Элла Грайфер

Глядя с Востока

36. Чудо со знаком минус

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось парторганизации.

Советский фольклор

Пожалуйста, познакомьтесь, кто еще его не встречал. Прошу любить и жаловать: Саул Фридлендер, родился в Праге, вырос во Франции, уехал в Израиль, живет больше в Лос-Анжелесе… нормальная такая еврейская биография. Родители в Освенциме погибли, а он выжил, потому что его прятали в монастыре. Профессор, историк, один из ведущих специалистов по Холокосту, издал немало книг, числится редактором-составителем аналитического словаря «Евреи и ХХ век», вышедшего в русском переводе в 2004 году. Но честно сознается, что постичь Холокост не в состоянии. Это я вычитала из двух его книжек, что вышли недавно в переводе на немецкий, и я заказала их через фирму «Амазон». Вот такие книжки:

1. Den Holocaust beschreiben. Wallstein Verlag 2007.

2. Nachdenken über den Holocaust. Verlag C.H. Beck, München 2007

И сверху на каждой – нашлепка: «Лауреат Премии мира немецкой книготорговли 2007 года».

Вообще-то непостижимых вещей на свете много. Например, как это у этого самого «Амазона» доставка дороже самой книги оказывается?.. Но куда загадочнее, на мой взгляд, многовоспетая и популярная «непостижимость Катастрофы». Про то, что и как именно там происходило, вроде бы, особенных разногласий нет. Так чего же, собственно, постигать-то?

Причины?

Так их не постигать, их исследовать надо. Тем же самым способом, каким исследуют обыкновенно причины всех других-прочих явлений в истории, а именно: ищут случаи аналогичные (не полностью идентичные – такого на свете не бывает, но – аналогичные, похожие явления), рассматривают ситуации, в которых они возникают, восприятие свидетелей и участников, и между собою спорят о выводах, какие сделать надлежит. Таким традиционным методом действовала, например, Хана Арендт в своих «Истоках тоталитаризма», но высокоученое сообщество не подхватило почин. Даже критики серьезной не удостоились ее выводы, т.е., по всей видимости, не то чтобы неправильно постигла, а  просто постигала НЕ ТО.

Такого рода исследования не только что не поощряются, они прямо и откровенно табуируются. Тот же Саул Фридлендер в 1987 году, в дискуссии с немецким историком Мартином Брошатом о возможности/уместности/желательности «историзации» исследований нацизма очень удачно сформулировал суть разногласий: Возможен ли при изучении Германии периода нацизма такой же подход, как, например, к истории Франции XVI века? И заявил однозначно, что нет:

Для всякого историка историзация – в данном случае историзация периода нацизма, разумеется сама собой, поскольку речь идет об использовании в своем исследовании всех доступных методов. И все же может возникнуть проблема, а именно в случае, когда результат исследования остается открытым, не предлагая одновременно ясной альтернативной концепции. Мы вскоре убедимся, что такой процесс может иметь <…> неожиданные и нежелательные последствия. <…>Может так случиться, что уже в очень скором времени в коллективном сознании значительно усилится эрозия эпохи нацизма.

Н-н, да… Перевода с немецкого на русский тут, видимо, недостаточно, нужно еще с научного на человеческий перевести. Одним словом: хотя обычные методы историка применять дозволяется, но – с оглядкой. Чтобы не выходили результаты за какой-то заранее установленный предел, не то – беда будет. Постижение не столь невозможно, сколь нежелательно, поскольку грозит какими-то неприятными изменениями в восприятии эпохи нацизма широкой общественностью.

Остановись, мгновенье!

И вот когда горчайшее приходит:

Мы сознаем, что не могли б вместить

То прошлое в границы нашей жизни,

И нам оно почти что так же чуждо,

Как нашему соседу по квартире,

Что тех, кто умер, мы бы не узнали,

А те, с кем нам разлуку Бог послал,

Прекрасно обошлись без нас — и даже

Все к лучшему…

А.Ахматова

Когда мир (хотя и не весь) услышал о преступлениях нацизма, он ужаснулся (хотя и не сразу) и провозгласил (как теперь выясняется, несколько самонадеянно): «Это не должно повториться!». И очень многие (хотя и не все) евреи тоже в это поверили. Эммануэль Левинас так прямо сразу и заявил, что после ЭТОГО никакой антисемитизм уже невозможен. (Была, еще, правда, Хана Арендт, которая заметила: «Что возможно один раз – и в другой раз возможно будет», но прогрессивная израильская историческая наука хором высказала ей свое «Фэ!»).  Большинство европейцев, как еврейского, так и иного происхождения, быть может, не разделяя до конца уверенности Левинаса, все же склонны были предполагать, что уж ТАКОЕ, во всяком случае, повториться не может. Однозначна была «моральная оценка» и соответствующая эмоциональная реакция. Некоторое время это было вполне естественно. А потом это время кончилось, и настало другое.

Прежде всего, испарились эмоции. Покуда с инквизицией отношения выясняются, имеет смысл с пафосом повторять: «А все-таки она вертится!», но как только для абсолютного большинства утверждение становится тривиальным, спадает эмоциональный накал и моральная оценка уходит в область чистой теории. Всем известно, все согласны, можно переходить к текущим делам. Происходит та самая «банализация». Не только физика, но и социальная психология имеет свои законы, которые можно использовать, но отменить нельзя. Эмоциям не прикажешь, и там, где их нету – их уже нет.

Но культура консервативна, условности сильны, и потому некоторое время, хотя эмоции уже исчезли, все еще принято вызывать или хотя бы имитировать их. Люди, соблюдающие эти условности, понимают друг друга, но… у этих людей есть дети, которых не обманешь. Дети прекрасно отличают подлинное чувство от имитации, а, став подростками, начинают против лицемерия бунтовать. И потому со сменой поколения вслед за банализацией, как правило, приходит карнавализация: в стране, на самой главной площади которой стоит мавзолей, не может не возникнуть анекдотов про Володеньку и Наденьку и про трехспальную кровать «Ленин с нами». Не может не возникнуть, даже если за них будут сажать. Все мы помним песню Высоцкого про пьяного капитана, пытающегося растолковать случайно встреченному в ресторане молодому парню, как в сорок третьем под Курском он был старшиной… А парень понимает, что перед ним – человек, живущий прошлым, общего языка им не найти. И вот точный диагноз поэта: «Капитан, никогда ты не станешь майором!».

Эмоциональный и моральный настрой поколения свидетелей и участников невозможно ни сохранить, ни передать. Даже в Израиле уже, кто ни попадя, друг друга нацистами обзывают. Ультраортодоксы – полицейских, которые им мешают бить археологов. Моше Циммерманн – поселенцев, которые его имидж портят в глазах читателей «Neue  Züricher Zeitung», арабы – фермеров, которые им воровать не дают. Так что банализации опасаться, как хотите, уже поздно, и, возможно, дело вовсе не в этом. А в том, что «историзация» связана неизбежно с допущением свободной дискуссии, как оно принято в науке, так что незыблемость «моральной оценки» оказывается отнюдь не гарантированной.

Беспристрастно анализируя разные стороны жизни при нацизме, не уйти от вывода, что не все при нем было плохо. Вполне естественно, потому что враз все плохо на свете не бывает. Если в аду черти плохо работать начнут, настанет для грешников жизнь совсем хорошая. Ну, чем вам плохи, к примеру, по личной инициативе Гитлера построенные автодороги, за неосторожную похвалу которым уволили намедни несчастную дикторшу с немецкого телевидения? Возможно, срабатывает логика: «лучше перебдеть, чем недобдеть» — уже сейчас на отрицателей очевидных, проверенных-перепроверенных, доказанных-передоказанных фактов в науке управы не найти, прокуратуру приходится на помощь звать, а свободную дискуссию допусти – то ли еще начнется!..

Понимаю, что эти опасения отнюдь не безосновательны, но… а почему вы думаете, что ОНО НЕ начнется, если свободной дискуссии НЕ допустить? Антисемитизм, вопреки оптимистическому прогнозу Эммануэля Левинаса, был, есть и будет, и законы меняются, и прокуроры тоже люди, и дискуссии в университетах в значительной степени определяются настроениями, господствующими в обществе. С таким же успехом антисемитские выпады можно предотвращать методом запрета телевидения или закрытия пивных. «Историзация» нацизма антисемитизма не усилит, хотя, к сожалению, и не ослабит тоже. А нужна она совсем не для этого.

Можно… но не нужно

Стаи идей бессмысленно носились в воздухе…

Советский фольклор

«Когда наци забирали коммунистов, я молчал – я ж коммунистом не был.

Когда они сажали социал-демократов, я молчал – я же не был социал-демократом.

Когда брали людей из профсоюзов, я молчал – я не состоял в профсоюзе.

Когда увозили евреев, я молчал – я-то не еврей.

А когда пришли за мной – протестовать было некому».

Мартин Нимёллер

Мартин Нимёллер пишет чистую правду, но попробуем на минутку прочесть этот текст глазами, например, современного немецкого школьника. Что вычитает он из него? Были в Германии какие-то хорошие люди, противостоявшие плохому Гитлеру и дорого за это платившие. Были коммунисты, социал-демократы, профсоюзные или религиозные (как автор) деятели. Они, конечно, рисковали, но это было делом их личного свободного выбора. Были евреи (или цыгане), которые ничего не выбирали, им достаточно было, как сказал Бомарше, «дать себе труд родиться».

Его же лично бабушки и дедушки антифашистами не были, евреями, сохрани Бог, – тоже. С моральной точки зрения это, может, не очень хорошо, за что ему время от времени надлежит перед евреями извиняться. (Это – в лучшем случае, в худшем – нажить себе идиотские комплексы с забросом в анти- или филосемитизм или то и другое попеременно). Но его-то предкам никакие опасности не угрожали, все это, стало быть, правильно, красиво, высокоморально, но только… не про него. Есть, правда, упражнение такое для сверхсовестливых: постараться психологически в шкуру того еврея влезть и пережить натурально, что он при этом чувствовал, но даже в самом клиническом случае в голову немцу не приходит, что все это пережить мог бы он сам, да не в воображении, а на самом деле.

Мартин Нимёллер честно описал свой опыт, другого у него не было и быть не могло, ибо простоял «тысячелетний Райх» от силы 12 лет, да половина из них еще пришлась на войну, так что некоторые потенции режима просто-напросто не успели реализоваться. Но был по соседству другой, очень похожий, и прожил он гораздо дольше, так что неторопливо и беспрепятственно успел уничтожить объявленные первоначально «во всем виноватыми» категории населения: дворянство, духовенство, буржуазию… но на этом дело не кончилось. Вслед за помещиками подошла очередь крестьян, священников сменили инородцы, и секретари райкомов ухнули вслед за буржуями.

Не с антифашистами, имевшими выбор, совершавшими какие-то действия или, хотя бы, говорившими какие-то слова, схожи они судьбой, а вот именно с евреями и цыганами, «давшими себе труд родиться» в обреченной категории. И не проиграй Гитлер тогда войну, после евреев подошла бы обязательно очередь других, хотя бы были эти другие десять раз антисемитами. А уж угодил ли бы в ту новую категорию твой дед или прежде дед твоего соседа по парте – дело чистой случайности. С уверенностью утверждать не берусь, но сдается мне, что такой подход скорее сформировал бы у немецкого школьника правильный взгляд на нацистский период родной истории, чем комплекс вины или отрицание качества автомобильных дорог.

«Историзация» нацизма способна скорее стимулировать взаимопонимание между новыми поколениями евреев и немцев, чем наоборот (есть, разумеется, мощные факторы, такому взаимопониманию препятствующие, но это уже не наша тема). И тем не менее, Саул Фридлендер со товарищи явственно почитают ее грехом.

Не подлежащим рациональному постижению объявляется тот факт, что народ, не менее века проживший в правовом государстве, принялся вдруг организованно истреблять какую-то (не важно даже, по какому признаку отобранную) часть своих сограждан. Как могли присоединиться к нему многочисленные представители прочих народов, из которых, по крайности, некоторые возвышенному гуманизму были отнюдь не чужды? И, наконец, как могли многочисленные не-участники-но-свидетели с философским спокойствием воспринимать такое вопиющее безобразие и подрывание всяческих основ?

Ну ладно, патологический антисемитизм Гитлера (предположим даже – клинический был случай). Предположим, природная аккуратность и исполнительность немцев никак им не позволяла от приказа уклониться ни вправо, ни влево (но тогда, отчего же не исполнялись с той же неуклонностью приказы Гиммлера,  выламываемое из еврейских челюстей народное достояние отнюдь не распихивать по индивидуальным карманам?). Да вот ведь, и французская полиция с готовностью в мероприятии поучаствовала, и голландская… За поляков или, там, украинцев, я и вовсе молчу…

Всем нам свойственно судить о людях по себе, но одни так поступают просто за неимением лучшего, а другие подводят прочную теоретическую базу. Начиная войну в Ираке, Джордж Буш Младший был явственно убежден, что все люди в душе демократы, и только свирепый диктатор Саддам мешает свободолюбивым иракцам создать парламент и свободную прессу. Противники же его не менее непоколебимо убеждены, что все люди в душе мусульмане, и лишь неправильное воспитание виной тому, что не все еще прислушались к голосу муэдзина. Саул Фридлендер и его единомышленники, в свою очередь, не сомневаются, что все люди в душе «общечеловеки», все рождаются свободными и равными в правах, а если кто еще об этом не догадался, то это лишь вопрос времени. Но так ли это на самом деле?

Как правильно отметила Ханна Арендт, никаких «прав человека» на самом деле не существует. Есть права гражданина – права, признаваемые за человеком обществом, членом которого он является. Но общества бывают разные. В одном естественным правом личности почитается правительство материть, в другом – не работая получать зарплату, в третьем – посредством двустволки с соседями отношения выяснять. Да и в рамках одного общества права людей различны. В арабских странах измена мужа – поступок вполне естественный, а жены – уголовное преступление, зато в Европе при разводе мать априори имеет больше прав на ребенка, чем отец. И наконец, не так уж редки случаи, когда значительная часть населения вообще не имеет никаких прав (рабы во времена античности или еврейские эмигранты времен Второй мировой войны).

В общем, там, где уважаемые господа историки хотели бы видеть если не единообразие, то хотя бы единую тенденцию, сделать это можно, только плотно закрыв глаза. Зато там, где  сходство имеется несомненно, исследовать его строго воспрещается. На него даже указывать неприлично.

В статье „Die „Endlösung“. Über das Unbehagen in der Geschichtsdeutung“ цитирует Фридлендер слова Ёрна Рюзена (Jörn Rüsen): «История – зеркало прошлого, в которое настоящее смотрит, чтобы узнать о своем будущем», но тут же оговаривается, что опыт «Окончательного решения» совершенно не помогает нам понять ни современный мир, ни условия жизни людей будущего. Иными словами, ни в прошлом ничего подобного никогда не бывало, ни в будущем не может быть, потому что не может быть никогда. И вот, к примеру, одно из доказательств:

Психологическое переживание Холокоста убийцами, жертвами и сторонними лицами, имевшими информацию о происходящем, было, якобы, уникально. Оно коренным образом отличалось от переживания всех прочих массовых убийств. Фридлендер цитирует известное выступление Гиммлера  перед офицерами СС в Познани 4 октября 1943 года, где об уничтожении европейских евреев говорится: «Это не записанная и никогда не подлежащая записи славная страница нашей истории». То есть, Гиммлер и его слушатели прекрасно понимали, что преступили некую запретную черту и не смогут оправдать перед будущими поколениями такое средство даже достижением «справедливой» цели. С одной стороны – оголтелая антисемитская пропаганда, утверждение, что без евреев мир станет гораздо лучше, с другой – сокрытие самого факта уничтожения. Вроде как бы, и сами они не понимали, не постигали, боялись додумать до конца… Ну что ж, чисто психологически я в такой интерпретации ничего невозможного не вижу, только вот…

Следует ли из этого, что такой неувязки ни в каком другом случае не было и быть не могло? По мнению Фридлендера, все на свете людоеды – от крестоносцев-антиальбигойцев и до товарища Сталина – ничуть не стеснялись своих злодеяний, наоборот – громко ими похвалялись… А как же насчет такой невинной формулировочки как «десять лет без права переписки»? Ну что, в самом деле, за чушь? Вся советская пресса, вся королевская рать Коминтерна бьет в барабаны, трубит в трубы, под каждой койкой врагов народа ищет и требует их на месте на части разорвать. И в то же время, документально расстрел конкретного Иван Иваныча подтвердить… да ни за что на свете!

Не будем сейчас разбираться, почему это так (хотя тема очень интересная!). Достаточно просто продемонстрировать, что именно так оно и было. Позиция тов. Ежова от позиции тов. Гиммлера в этом аспекте не отличалась ничуть. В советском обществе, как и в немецком, оставалось происходящее, при всей несомненности своих проявлений, для подавляющего большинства жертв, сторонних наблюдателей и даже палачей «немыслимым».

Упоминает Фридлендер и еще одну характерную черту Холокоста: массовые убийства совершаются вопреки собственным экономическим, а в военное время даже и стратегическим интересам. Вермахт всеми правдами и неправдами стремится уберечь от немедленного расстрела необходимых ему еврейских ремесленников, а зондеркоманды слушать ничего не хотят. Поезда вместо солдат и снарядов на фронт евреев в Освенцим возят. Германия проигрывает войну, а физики из немецких университетов атомную бомбу американцам делают. Но ведь то же самое наблюдаем мы и на другой стороне. Кто скажет, что коллективизация урожаи подняла, а массовая ликвидация офицеров и генералов накануне войны боеспособность России повысила – первый брось в меня камень! Иррационально? Может быть. Но если тот самый поп из анекдота третий раз с колокольни валится – и все как огурчик, то это уже не чудо, а закономерность, заслуживающая серьезного рассмотрения.

Об отборе жертв по социальной принадлежности, независимо от того, что они делали, говорили или даже думали, мы уже упоминали выше. Выходит, и это не уникально… Короче говоря, сопоставляя нацизм с современными ему режимами других стран, того гляди обнаружишь, что хотя бы и принадлежало ему в Европе первенство по варварству и жестокости, но… был он, все же, не более чем первым среди равных…

Конечно, прав Есенин: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье».  Но вот уже больше полувека прошло, и фактов накоплено более чем достаточно, а на поверку оказывается, что самое иррациональное и непостижимое  в Холокосте – это вот именно упрямое, иррациональное отстаивание его непостижимости, причем, всякий, кто покушается на нее, не ошибочно поступает, а безнравственно. Покушение на «уникальность» расценивается как святотатство – верный признак того, что перед нами – миф.

Миф Холокоста

Какие бы извержения кровавого безумия

ни прорывали тонкую плёнку разумности

на протяжении мировой истории, рациональный

ум ухитряется либо не заметить их, либо

подыскать им логическое истолкование.

Ибо иначе он потеряет главное своё сокровище —

чувство уверенного превосходства над хаосом,

сладкую гегелевскую мечту о том, что

«всё существующее разумно».

Игорь Ефимов

Я знаю: гвоздь у меня в сапоге

Кошмарней, чем фантазия у Гете!

В. Маяковский

Как почти справедливо отмечает Саул Фридлендер, «В ходе истории еврейство сумело создать коллективную память, обеспечивающую интеграцию катастрофических событий посредством  устойчивой схемы истолкования. Эта схема, выстроенная на опыте архетипической катастрофы еврейства – разрушения храма, несущей в себе одновременно зародыш грядущего Избавления – была, вероятно,  одним из факторов, обеспечившим «творческое выживание» иудаизма. <…>Но и поныне, почти полвека спустя после событий, не возникло еще никакого мифического истолкования, способного оформить и направить еврейское воображение, и даже лучшие из посвященных Шоа произведений литературы и искусства не указывают пути к избавлению, скорее уж наоборот.

Действительно, из разрушения первого Храма родился ТАНАХ, второго – Талмуд, изгнание из Испании подарило нам каббалу, хмельнитчина порадовала хасидизмом, а по поводу ШОА ничего подобного пока что нет и не предвидится? Не совсем так. Мифология Холокоста существует, просто не там, и не та.

Был некогда популярным миф, связывавший с Холокостом восстановление еврейской государственности на своей земле. Многие ошибочно полагают, что между этими двумя явлениями существует причинно-следственная связь, но на самом-то деле знаменитое голосование в ООН объяснялось отнюдь не угрызениями совести прогрессивного человечества, а конкретными геополитическими планами товарища Сталина, хотя, конечно, героизм в отстаивании своего молодого государства проявляли, прежде всего, те, кому уже терять было нечего. Притом, что заселение Палестины и квазигосударственное образование Йешува начались за полвека до событий, в которых ныне видят их причину. Для мифа это, впрочем, не препятствие, зато он вполне укладывается в вышеуказанную традицию, будучи в то же время совместимым и с объективным историческим исследованием Катастрофы. Но этот миф был побежден и на корню загублен мифом другим.

Исходный импульсом этого второго был (как мы теперь окончательно убедились, абсолютно ошибочный) тезис Эммануэля Левинаса о «невозможности антисемитизма» после Холокоста. Логика его, вкратце, такова: Люди, которые других людей убивали, высокой морали не превзошли. Не удосуживались они жертвам в глаза заглянуть и обнаружить, что те относятся к тому же виду «хомо сапиенс», как они страдать и чувствовать способны. Но теперь-то, обнаружив весь размах и ужас бедствия, они испугаются и устыдятся, и станут беззаветно ближнего любить.

Еврейская традиция — искать в катастрофе зародыш грядущего избавления, как видим, соблюдена. Вот только отталкивается поиск не от покаяния в своих грехах (как в Талмуде), не от гностических спекуляций о закономерностях мироустройства (как в каббале), не от коллективных мистических переживаний (как в хасидизме), и даже не от реального восстановления государственности (как предыдущий вариант), а отталкивается он от теорий Жан-Жака Руссо, от вариаций на тему «человек добр».

Предлагаемая модель «Избавления» оказывается, прежде всего, триумфом ассимиляторской мечты: вот глянут ОНИ НАМ в глаза, и уверуют наконец, и убедятся, что МЫ — ТАКИЕ ЖЕ ЛЮДИ, что надобно нас как равных принять в свое сообщество. Наконец-то объявят они нам благую весть: «Мы – одной крови, ты и я!». Разумеется, опять-таки в согласии с еврейской традицией, евреями «Искупление» ограничиться не может. На всей земле и во всех языцах должны пасть все национальные, расовые, и классовые барьеры и перегородки, и да предстанет отныне каждый пред каждым в качестве ОБЩЕЧЕЛОВЕКА, заслуживающего сочувствия и поддержки. Иными словами:

…Кто бы, где бы и почему бы ни страдал, прочувствованно заглянуть ему в глаза, понять и сделать все, что в твоих силах… Ну, то есть, не то понять, почему он страдает (может, как раз, за дело!), и не то, как можно было бы изменить конкретную ситуацию (иногда ведь тоже получается!), и даже не то, как, возможно, сказываются его страдания на страданиях (или нестраданиях!) других двуногих. Да нет же, «понять» — значит «прочувствовать», влезть в его шкуру и убедиться в совершеннейшей невыносимости… А поскольку страданьеметрический прибор сконструировать не удалось пока никому, при такой методе ни геноцид от гвоздя в сапоге отличить невозможно, ни уберечься от комплекса вины перед тем, кто страдает по причине отсутствия возможности лично тебя убить.

Вот вам – еврейская вариация в рамках мифологии постмодернизма: голый человек на голой земле, ни к какому сообществу не принадлежит (ни мамы, ни папы не предусмотрено, не иначе – аист принес!), никакую культуру (тем паче – религию!) всерьез не принимает, в причинно-следственные связи не верит. Реальны для него только эмоции, топором висящие в воздухе и перекидывающиеся с человека на человека. Так совместимо ли с таким мифом историческое исследование, которое занимается деяниями больших человеческих коллективов, отдельными же личностями интересуется лишь поскольку они являются руководителями или выразителями интересов своих сообществ?  Или вообще какое бы то ни было исследование, направленное на выявление причинно-следственных связей? Но это все еще полбеды, без исторических исследований прожить можно. Невозможно прожить без уверенности в своем праве на жизнь.

Мифология смерти

Счастлив народ, возделывающий свои поля и кующий себе мечи на день нужды.

Не теряющий головы в Час победы, не теряющий мужества в час беды;

Счастлив народ, который знает цену себе и другим, знает, сколько он дал миру и себе,

Не вешает колокольцы на свои заслуги, не раздувает малейший свой грех до небес…

Ури-Цви Гринберг

Отчего же ты не помер, как надо –

Как положено тебе по ранжиру?

А. Галич

Если основной движущей пружиной Холокоста считать недостаток эмоционального сострадания со всяким страждущим, без разбора, то предотвращать подобные явления можно только методом «быстрого реагирования» на всякое, какое ни есть, страдание.

Если палестинец в 1948 году лишился дома и родины, то он же от этого СТРАДАЕТ.

Пусть даже война была развязана его сообществом – это еще не предполагает, что вот именно этот Махмуд или Ахмад принимал в ней участие. Не исключено, что просто подвернулся под горячую руку. Но даже если и принимал – какая разница! Поступки роли не играют, только эмоции, а они – неподдельны. Если вы сошлетесь на то, что в этой войне и евреи пострадали немало, вам укажут на то, что вы победили и больше не страдаете, а они – проиграли, и потому – да.

Так чем же, в таком случае, господа израилитяне, отличается индивидуальная  позиция каждого из вас от позиции устроителей Холокоста? Понятно, что ТОГО ЖЕ САМОГО вы не делаете… ну, может, просто потому, что приказа такого не получили… А если бы вам отдали ТАКОЙ приказ? Смогли бы вы ПОСМОТРЕТЬ ИМ В ГЛАЗА и… не исполнить? По логике мифа Эммануэля Левинаса – действительно, ничем. Ничем не отличается от нее и позиция русского солдата, защищающего Сталинград, и позиция полицейского, выкручивающего руки пойманному бандиту, и даже позиция дамы, отвергающей не понравившегося поклонника. Действительно –  страдают же, черт возьми!

Однако ни русский ветеран, ни полицейский чин, ни даже жестокосердная дама угрызениями совести не мучаются, чего об израильтянах, к сожалению, сказать нельзя. И хотелось бы, ох как хотелось бы все спихнуть на всякие там ООНы да «мировое общественное мнение» с их хорошо проплаченными нефтедолларами крокодиловыми слезами об горькой участи бедных палестинцев, но из песни слова не выкинешь:  это наши родные СМИ в ревностности не уступают зарубежным, это наши профессора разъезжают по свету с призывами бойкотировать самих себя, это наши «живые классики» охотнее всего живописуют страдания запутавшейся в дебрях самообвинений израильской души.

Только бы ни в чем, ну, понимаете, вот ни в чем совершенно не уподобиться палачам! На всякий случай воздерживаться от всего, что хоть как-то может… Прямо, как в той игре: «черный с белым не берите, да и нет не говорите…». За всеми этими титаническими усилиями незамеченным проходит одно неприятное обстоятельство: все больше и больше уподобляемся мы жертвам, забывая, что все это мы уже проходили, и куда такая стратегия и тактика уже однажды нас привела.

Итак, миф Холокоста существует, только вот, в отличие от предыдущих перечисленных, не утверждает он победу жизни над смертью, а наоборот, только смерть представляет достойной уважения, реальное же существование со всеми его необходимыми атрибутами – безнравственным и гадким. Понятно, что при таком раскладе именно концепция «уникальности и неповторимости» Холокоста обеспечивает нам небывалую моральную высоту, так что палестинцы от зависти воют и свою «накбу» клепают на коленке, но мне, честно говоря, трудно смысл жизни усмотреть в том, чтобы перестрадать товарища Арафата. Говоря словами Юлии Друниной: Мы не ждали посмертной славы / Мы хотели со славой жить. Так я бы предпочла бы видеть Холокост менее уникальным, зато более вдохновляющим на… ну, на защиту Родины, например.

Почему же не получилось этого? Почему первоначальный миф «Возвращения на Сион» оказался побежден и вытеснен мифом «страдательным и сострадательным»? Ответ мы найдем опять-таки в еврейской традиции. Саул Фридлендер ничуть не прегрешает против истины, упоминая каббалу среди мифов «оптимистической трагедии», но не считает заслуживающим упоминания одно из ее направлений, оказавшееся, на первый взгляд, тупиковым: так называемое «саббатианство».

Был среди каббалистов один (видимо, психически нездоровый) человек по имени Шабтай Цви, и то ли сам вообразил он себя Мессией, то ли идеолог какой-то Мессию в нем усмотрел… Короче говоря, увлек он за собой толпы, направился в Землю Израиля, а по дороге султан турецкий его заарестовал, и он, будучи, очевидно, на тот момент в депрессии, согласился обратиться в ислам. И это бы еще полбеды – с каждым может случиться, особенно когда в депрессии – хуже, что идеологи-то его на этом не успокоились, а подвели под случившееся теоретическую базу.

Всякий, кто хотя бы поверхностно знаком с каббалой, слыхал про учение об «искрах» чего-то такого духовно-божественного, что заблудились и запутались в низшем материальном мире и перемешались в нем со злом. Задача человека (прежде всего – еврея!) добродетельной жизнью и исполнением заповедей эти самые искры высвобождать и собирать. Так вот, саббатианцы решили, что поскольку искры эти рассеяны везде, и никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, то присоединение к чужому сообществу вполне может объясняться обнаружением там большого количества недособранных искр…

Под это дело немало саббатианцев обратилось в ислам, а позже, в Европе, и в католицизм. Гершом Шолем («Основные течения в еврейской мистике») считает, что отразилась тут, в частности, психология испанских марранов: они долгие годы вели «двойную жизнь» и рады были возможности представить вынужденное отступничество как подвиг благочестия. Тот же Гершом Шолем, а также Шмуэль Тригано («La demeure oubliee») отмечают, что прямыми преемниками умеренных (не доходивших до мешумадства) саббатианцев были идеологи европейской ассимиляции и реформированного иудаизма. Да оно и логично: разве не прячутся божественные «искры» в жизни других народов?  Нет разве высокого и прекрасного в их обычаях и традициях, мудрости и культуре? Так чего ради цепляться за свое?

Спору нет – есть у них «искры» эти самые, пожалуй что и не меньше, чем у нас, но… классическая каббала утверждает, что те искры они и собрать способны сами. Чтоб стать «собирателем искр», обеспечить себе место в Будущем Мире нееврею достаточно исполнять семь заповедей Ноя. А на еврея еще 613 дополнительных взвалены. Те искры, что поручено собирать ему, не собрать гоям при всем желании, какими бы хорошими, праведными людьми они ни стали. Участок работы, стало быть, у каждого свой. Сохранение евреев как отдельного культурного и религиозного социума с точки зрения классической каббалы – необходимо. А для саббатианцев и их наследников – совершенно излишне. Именно такого происхождения любимая народная мудрость Дмитрия Быкова: насчет «соли земли», наивысшее предназначение которой — раствориться в супе.

До трогательности наивна эта уверенность, что МЫ ИМ нужны, что без нашей соли ихний супчик в рот взять будет противно, что ОНИ, конечно же, в конце концов, поймут и оценят. Голубая с розовой оборочкой мечта Левинаса «поглядеть в глаза друг другу». Так вот, в «искрометные» теории каббалы можно верить или не верить, но она уж, по крайней мере, не содержит идиотского требования, собачьим взглядом уставиться в чужие глаза.

Самый главный козырь ассимиляторской идеологии – призыв пожертвовать сообществом ради блага каждого из его членов. Из этой стройной теории прямо следует, что без Израиля евреям гораздо лучше станет жить. Единственный недостаток сего неопровержимого вывода  – стопроцентная неподтверждаемость практикой. Опять по новой  рассуждаем, куда, в случае чего, убегать  (да ведь догонят!), как объяснить широкой общественности, что на самом-то деле вовсе мы не планировали захватывать мировое господство и палестинских младенцев не жарили (да не поверят ведь, опять не поверят!), что надо же и нам где-нибудь быть (а кому это интересно?), что мы смирными будем, будем полезными…

Вот – самый главный, самый важный для выживания урок Холокоста: По каким бы углам мы ни разбегались, как бы ни стремились поодиночке обустроиться – помирать нам все равно вместе. И чем решительнее мы это отрицаем, чем отчаяннее отталкиваем общую свою судьбу, тем вернее она настигает нас. Перефразируя известную фразу Черчилля, можно сказать: «Кто, выбирая между ассимиляцией и гибелью, выбирает ассимиляцию – получит и ассимиляцию, и гибель».

Возникновение такого мифа, возможно, было бы спасением, но… на идеологии нынешнего еврейского истэблишмента он уж точно поставит крест пополам с полумесяцем. Так, может, лучше уж пускай остается того… непостижимым? Оно же и звучит романтичнее…

2008