Элла Грайфер

Глядя с Востока

63. О благородных предателях

Они знают праведный суд Божий,

что делающие такие дела достойны

смерти; однако не только их делают,

но и делающих одобряют.

Рим.1,32

Наступают грозные дни – время диагностики нашей греховности, время вопроса, насколько такой диагноз, как говорят медики, с выживанием совместим. В молитве Судного Дня есть небольшой список наиболее распространенных диагнозов: мы обманывали, мы убивали, мы предавали… В этом году в голове у меня вертится неотступно номер третий… Может, это взгляд субъективный, но вспоминается много имен: Дмитрий Хмельницкий, Михаэль Дорфман, Изя Шамир, Алекс Эпштейн, Моше Циммерманн, Амос Оз, Йоси Бейлин, Мишель Варшавский, Фелиция Лангер, Эвелин Хехт-Галинский, Ноэм Хомский, Ричард Голдстоун, да еще профессор этот из Беер-Шевы, как бишь его по батюшке… ну это так, навскидку – вообще-то их, конечно, гораздо больше. Вот и гадай теперь, какой валютой всем нам придется за их подлость расплачиваться – а наверняка ведь придется!

Однако в чужих-то грехах покаяться – не штука. А вот появилась в последних новостях заметочка из Швеции, что заставила меня вспомнить о собственных грехах. Писатель Хеннинг Манкелль (Henning Mankell) объяснил популярно, что никакого права на существование у Израиля нет. Это, правда, в Европе нынче не новость и продается хорошо – уже премию имени Эриха Марии Ремарка отхватить успел по этому случаю – но есть в его аргументации некоторый интересный момент: «С Израилем произойдет то же самое, что с Южной Африкой времен апартеида», – и подумалось мне, что он, наверное, не так уж неправ.

…Постойте, постойте, не надо мне доказывать, что никакого этого самого апартеида в Израиле нет и не бывало. Не надо, потому что то, что случилось с Южной Африкой, к апартеиду на самом деле отношения не имеет. Не будем сейчас обсуждать, хорошо это или плохо, как и почему возник этот самый апартеид, и возможны ли были варианты другие. Достаточно согласиться с тем, что даже если и плохо, то уж, во всяком случае, не хуже принудительной китаизации Урумчи и Тибета или запрета на иноверцев в Саудовской Аравии, но никто на этом основании пока что не отменяет ни Саудию, ни Китай. Никто не предъявляет теперешним властителям Южной Африки никаких претензий по поводу того, что есть в ней районы, фактически запрещенные для белых, в Америке такие были всегда, теперь вырастают на глазах и в Европе, и никого это особенно не колышет, хотя судьба белых, которые из этих районов не могут убежать, (прежде всего, стариков) оказывается нередко трагической. Так что бросьте мне, товарищи, лапшу на уши вешать – не замечал бы никто того апартеида, если бы не было причины другой.

Но какой же?

Чем, скажите, умудрились какие-нибудь буры из окрестностей Кейптауна нашему либеральному шведу досадить? Беру на себя смелость предположить, что он в жизни не встречал их ни разу. И никаких традиционных предрассудков типа антисемитских против них не было. Евреи в Южной Африке, правда, жили, но в создании апартеида их, вроде бы, никто не обвинял… Может, правда, теперь задним числом навешают, но тогдашних событий уже антисемитизмом не объяснить. Так чем же все-таки отличаются эти самые буры от арабов, зулусов или китайцев? Ответ прост как правда: они же БЕЛЫЕ, т. е. не в расе, конечно, дело, реакция вполне могла бы быть точно такой же, если бы были они, например, японцами. Дело в том, что они принадлежат к западной цивилизации, разделяют нашу систему ценностей, не склонны воевать с нами, видят в нас своих, а следовательно… представляют собой идеальный объект для ПРЕДАТЕЛЬСТВА.

Психологи говорят, что предательство – это преднамеренное причинение вреда (материального, морального или физического) доверившемуся тебе человеку или группе людей. Предательство следует отличать от отступничества. Отступничество – это отказ от общения с прежде близким тебе человеком или группой людей.

Понятие это ассоциируется обычно, во-первых, с нарушением взятого на себя обязательства, а во-вторых – с явной и грубой корыстью. Ну, там, типа с поля боя сбежал, спасая свою шкуру и нарушая военную присягу. Ясно, что корысть может быть и нематериальной, типа, страха, честолюбия или мести, но это в дополнительных объяснениях не нуждается. Некоторая сложность возникает с обязательствами, которые зачастую не формулируются, но подразумеваются по умолчанию.

Некто, написавший в 1937 году донос на соседа, дабы завладеть его комнатой  в коммуналке, наверняка не давал соседу клятвы, доносов на него не писать, и тем не менее… Изя Шамир оставаться всю жизнь евреем определенно не обещал, наоборот, громогласно объявил о своем намерении «еврея в себе убить», в чем, пока что, правда, не преуспел, но я от души желаю ему удачи, чтобы удавил уже наконец этого несчастного еврея, а заодно и бренное оного вместилище, поскольку указанного Изю со всеми потрохами считаю… да-да, вот именно, и никаких гвоздей. Несколько иным вариантом является Дмитрий Хмельницкий, каковой евреем быть попросту отказывается. Не важно, насколько сие благое пожелание исполнимо, но его можно бы считать скорее отступничеством (см. выше), если бы только… не крутился он бесперечь вокруг евреев и не учил их жить. Раз оторваться не может – стало быть, дело нечисто, бизнес, стало быть, за наш счет делает, а это уже нехорошо.

Сами предатели к поступку своему относиться могут по-разному: кто-то мучается угрызениями совести, кто-то оправдывается обстоятельствами, кто-то, наоборот, гордится, что так ловко все провернул. Но есть одна, на первый взгляд странная, разновидность предательства, что выгод никаких не сулит, даже и убыток иной раз наносит немалый, а совершается только и исключительно ради… морального удовлетворения (карьера или месть, мы уже условились – есть выгода и к нашей теме не относится). Проще сказать, человек предателем становится только для того, чтобы стать хорошим в собственных глазах, а если верующий – еще и в глазах Бога. Не отступником, подчеркиваю (тогда бы еще понятно было – со стороны плохих людей на хорошую сторону переходит!), а именно – предателем.

Такое предательство не скрывают и не оправдывают, наоборот – рекламируют, а кто от природы скромный – тот молча гордится в сердце своем. Потому как действительно – не корысти ради, а токмо волею стремления к чистому идеалу преодоления низменной пользы и узколобого эгоизма. Субъективно такое предательство ощущается как освобождение (ниже увидим – почему).

Хороший пример – отрывок из пьесы А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного». В припадке «покаяния» психически больной тиран жаждет унижения, и вот:

Иоанн

Послов в Литву отправить сею ж ночью

И добрый мир, во что бы то ни стало,

Хотя на срок с Батуром учинить.

«Челом-де бью возлюбленному брату

Стефану-королю» – и полный титул

Весь прописать его, в конце ж назвать

Владетелем ливонским – так он хочет –

«Землею-де Ливонской бью челом

Возлюбленному брату и прошу

Оставить мне один лишь город Юрьев,

А остальное будет все его!»

Ему же уступаю города:

Велиж, Усвят, Озерище и Полоцк,

Изборск, Себеж, Холм, Заволочье, Остров,

Гдов, Невель, Луки, Красный и другие

Все города, им взятые у нас!

<…>

Все бояре

(говорят наперерыв)

Все ляжем за тебя!

Все продадим! Заложим земли наши!

До смерти постоим! Прольем до капли

Всю нашу кровь! Умрем до одного!

Захарьин

Царь-государь! Когда б и в самом деле

Ты сам погиб – зачем же хочешь ты

И Русь еще губить с собой?

Мстиславский

Зачем

Унизить хочешь нашу честь?

Иоанн

(гордо)

Когда,

Мои грехи пред смертью искупая,

Я унижаюсь – я, владыко ваш, –

Тогда не вам о вашей чести думать! <…>

Иоанн

(поддерживаемый Годуновым)

Под страшной смертной казнью,

Послов немедля снарядить! Велеть им,

Чтоб все сносили – все терпели – все –

Хотя б побои!

(Бояре удаляются).

Боже всемогущий!

Ты своего помазанника видишь –

Достаточно ль унижен он теперь!

Удовлетворяя свое мазохистское стремление к унижению, Иоанн без колебаний и бояр оскорбляет, и города отдает. Не перебегает от них к противнику, наоборот – утверждает свое право на предательство тем, что они – ЕГО бояре и ЕГО города, которые он как бы с кровью от себя отрывает. Не важно, что ЕГО бояре имеют все основания рассчитывать на его руководство в борьбе за общую территорию (не говоря уже о чести!), а ЕГО города – на военную защиту от иноземного захватчика. Он ими жертвует ради цели, что ему представляется более важной, а на самом деле является вполне иллюзорной.

Он полагает, что, жертвуя теми, кто в силу принадлежности к одному с ним сообществу мог бы рассчитывать на его солидарность, становится нравственно гораздо совершеннее, что поступок его угоден Богу… А почему же это он о Боге такого мнения? А потому, что в глубине души не принимает, ненавидит себя самого. Сам факт сотворения своего не может принять как свидетельство своей угодности Творцу, не поступкам, но самому существованию своему ищет он оправдание. Ищет и… не находит. Он должен «заслужить», доказать себе и другим, что не так уж безнадежно он плох, что способен на благородство, на самопожертвование, а поскольку города и бояре «кровь от крови и плоть от плоти его», он «подставляет» их, а сам виртуально присваивает их жертву.

Но Иоанн у Толстого вне всякого сомнения – душевнобольной, а в современном западном мире психоз этот стал массовым, заразил тысячи (если не миллионы) людей, которые не то что к психиатру – и к психоаналитику-то не обращались ни разу. Покойный С.С. Аверинцев обмолвился как-то, что XXI век будет, вероятно, веком Симоны Вайль. Как в воду глядел! Трудно найти пример более ненасытной, бескомпромиссной, прямо-таки каннибальской самоненависти. Себя и свой народ облыжно обвиняла во всех бедах человеческих, вплоть до плохой погоды и несчастной любви. Помните, как у Щербакова: Стою, как есть, единый/на плахе бытия./Единый подсудимый,/единый судия./Когда же опускаю/топор что было сил,/прекрасно понимаю,/что сам себя казнил. Но у нее, по крайности, хватило мужества на ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ самоубийство.

Люди более заурядные не с нее пример берут, а с царя Иоанна: находят кого-то, принадлежащего к тому же сообществу – будь то семья, страна, народ или, как в нашем случае, цивилизация, кого-то, кто в силу этого мог бы рассчитывать на естественную их солидарность, и радостно способствуют его унижению или даже уничтожению. После чего, ощутив себя «достаточно униженными», на время освобождаются от вины собственного существования и живут дальше – до следующей жертвы.

Не надо путать это с ситуацией нелегкого выбора между предательством и соучастием в реальном преступлении (например, «Белая роза» в гитлеровской Германии). От каких-нибудь парижских студентов никто и не требовал в Южную Африку отправиться и там по законам апартеида жить, они знать не знали, что это за законы и как на деле выглядит их исполнение. Может, и было там преступление, да они-то о том не ведали, а «нехороших расистов» осуждали просто по внутренней потребности самооправдания.

В совке нас обучали этому с детства. Помните, как гордо отрекались герои наших первых книжек от «контрреволюционной», родни? Как горели  их глаза в процессе возвышающего душу доноса на лучшего друга? Подчеркнем еще раз – не отступники они, а именно предатели. Отступник может, к примеру, из-за политических или религиозных разногласий просто порвать с друзьями или родными, а предатель рассматриваемой модели – наоборот, будет всячески подчеркивать существующую близость, потому как ежели ее нету, так и подвиг его невелик. Не-ет, он обязан сдать именно близких, дорогих и любимых – ради более высокого идеала, который позволит ему возвыситься в собственных глазах.

Для Иоанна идеал этот – Бог, хотя на самом-то деле христиане о Нем, как правило, придерживаются лучшего мнения. Для современных западных «идеалистов» – всяческие права и свободы, которые на самом-то деле таким способом обеспечить, конечно, невозможно. Речь идет только и исключительно о компенсации собственного гигантского комплекса неполноценности. Во имя этого пожертвовал Иоанн городами, а гуманные европейцы, осудив гневно «американскую агрессию» миллионы вьетнамцев и кампучийцев коммунистам выдали на расправу в порядке покаяния за собственное колониальное прошлое. Правда, моей вины в этом нет. Я-то ведь к тому времени уже представляла себе примерно, что есть коммунизм и что тем людям светит, так что восторженная реакция западных знакомых на поражение Америки ничего, кроме настороженного недоумения, у меня не вызвала. С ЮАР – дело иное.

…Нет, конечно, в ликвидации ЮАР как государства западной культуры я лично не принимала участия, да и не могла принимать – меня туда не звали. Но я ведь ее хотела, ей радовалась и выражала эту радость. Тогда еще принадлежность к западной цивилизации не была для меня под вопросом, не осознавалось, что я для господина Хеннинга Манкелла – недочеловек, но именно поэтому плечом к плечу с ним, с чувством глубокого удовлетворения я совершала предательство. Как возвышало душу ощущение собственной объективности, нелицеприятной поддержки «правого», даже если в культурном смысле тебе гораздо ближе «виноватый». А что я про них на самом-то деле знала? На каком основании определяла, кто прав, кто виноват?.. Интуитивно мне было ясно, что виноватым оказаться непременно должен был «свой», осуждение «чужого», сколь угодно справедливое, было бы всего лишь констатацией факта, никак не влияющего на мою жизнь, будь то на уровне внешнего действия или внутреннего состояния, она не обеспечила бы мне ореола самоотрицания во имя «высшей истины».

И пусть сама я, по причинам практическим, практически ничего не делала, но делающих – одобряла, да не в душе, а в открытую – в письмах, разговорах, дискуссиях… что, как правильно отметил Павел Тарсийский, будет, пожалуй, и похуже того. Потому что не в последнюю очередь благодаря моему содействию получали делающие желаемый результат – гордость за то, за что пристало ощущать разве что угрызения совести. Потому что, ничтоже сумняшеся, от других людей требовала поступиться правами и домом своим ради моей сомнительной нравственной безупречности. Сегодня в отношении западной цивилизации меня можно назвать отступником, но тогда я вела себя с ней как предатель. А что совершала я этот грех в хорошей компании всей ее интеллектуальной и духовной элиты, для меня сегодня – слабое утешение.

Опровергнуть аргументы какого-нибудь Эпштейна или Бейлина сравнительно нетрудно, да ведь они, честно говоря, не очень-то и держатся за те аргументы. Все они – кто за страх, кто за совесть, кто по искреннему убеждению, а кто и за наличный расчет – старательно вовлекают нас в состояние массового психоза, «синдрома Ивана Грозного», самоненависти, требующей самооправдания осуждением, принесением в жертву «своего» – человека одного с нами сообщества, одной культуры, одной судьбы. И тогда… о, тогда все мы немедля вознесемся на недосягаемую моральную высоту, перед которой не сможет устоять прогрессивное человечество, и тотчас возлюбит нас. И волк возляжет рядом с ягненком…

Не важно, верят ли они в это сами, но определенно рассчитывают, что поверим мы. Не аргументам поверим, которых, по большому счету, у них и нет, а собственным комплексам, ловко спровоцированному самообману. И покуда этот расчет себя оправдывает, сохраняется шанс на осуществление пророчества новоиспеченного шведского лауреата премии имени Эриха Марии Ремарка.

2009