Портрет «ушедшей натуры». Небольшого роста. По-мужски кряжиста. Женских прелестей, даже в ретроспективе возраста, природа не предположила. В противу всем истерикам вокалистов по поводу всегдашнего оберегания Голоса, со всеми примочками, шарфиками, режимами щадящего молчания — голос не берегла, курила. Беломор.
Диалоги с Организмом
Михаил Идес
Продолжение. Начало
1970-й. Музыкальная школа, уже по классу кларнета закончилась, и я готовлюсь к поступлению. Куда? А вот в самое ТУДА. В самое, что ни на есть первейшее музыкальное училище всего СССР — Музыкальное училище при Московской Консерватории, оно же, по названию переулка — Мерзляковка.
Несколько слов о специфике музыкального обучения в Советском Союзе и «Табеле о рангах».
Рейтинг учебных заведений существовал всегда, везде, в государственном и даже мировом масштабе. Московская Консерватория и две её дочки — муз. училище и муз. школа в рейтинге как международном, так и внутри страны всегда были на первых местах. Не смотря на стопроцентные обиды преподавателей и выпускников иных музыкальных ВУЗов — это так. При этом уровень подготовки в Мерзляковском училище, и об этом знали все, далеко превосходил уровень многих консерваторий. Далее шли Институт и училище им. Гнесиных, Ленинградская, Киевская, Саратовская и Новгородская, Одесская и Таллиннская консерватории.
Как я уже писал, поступить в консерваторию, минуя среднее специальное образование — училище — было не возможно. И тут интересная подробность. А не всякий выпускник училища мог себе позволить поступать в консерваторию по своему выбору. Не буду конкретизировать, но после окончания некоторых училищ, чей Уровень изначально был известен, в консерватории «первого списка» можно было не рыпаться изначально. Нет, документы у Вас возможно и приняли бы, но при этом долго и навязчиво бы объясняли, что вы зря тратите время. Здесь есть объективная причина. Индивидуальность музыканта проявляется годы спустя, а на этапе учения все определяет Школа, которую вы получили, ваша индивидуальность, какой бы яркой она не была — вторична. Кстати, зная досконально, что, когда и как закончила госпожа Пугачева, музыканты моих поколений не строят иллюзий по поводу её личного профессионализма, понимая каков, в общем и целом процент вложения её команды и больших профи типа Раймонда Паулса, а где есть сама мадам Брошкина. Ну, это — так.
Главное в другом.
Была такая полуофициальная бумага, которая для идущего в Консерваторию за Высшим образованием была важнее самого Диплома. Эта Бумажище называлась РЕКОМЕНДАЦИЯ.
И было их, рекомендаций, несколько сортов.
Сорт первый. Рекомендация для поступления в Московскую Консерваторию. Это был так называемый «вездеход». С ней можно было пробовать поступать в любой ВУЗ страны.
Сорт второй. Рекомендация для поступления в Гнесинский Институт и/или в Ленинградскую Консерваторию. Здесь иди куда хочешь, кроме Московской Консы.
Сорт третий. Для поступления в оставшиеся «Консы» первого списка, исключая Москву и Ленинград.
Без рекомендации можно было ехать только в город… Не буду конкретизировать куда, итак, наверное, многих нехотя обидел, но такова была жесткая реальность.
Поэтому.
Сам факт того, что вы хотите после музыкальной школы идти дальше в училище уже вызывал уважение, а уж в Гнесинку или Мерзляковку — просто затаенный восторг окружающих, которые до вашего зачисления списывали такие заявления на чистую наглость и нахальство. И снова «так вот».
Так вот.
Я по поводу еврейского счастья под номером один.
Месяца за полтора до вступительных экзаменов в одном из темных мытищинских закоулков мне настучали по физиономии. Ногами не били, тогда мы были недоразвиты современным кинематографом и бились по-честному — руками, а лежачих не трогали вообще. Тем не менее, мне несколько раз попали по губам, а так как я тоже не стоял, я повредил себе большой палец правой руки, не успев при первом ударе сложить руку в кулак.
Последствия.
На большом пальце, как на опоре я длительное время не мог удерживать инструмент, но эту проблему я решил довольно быстро и оригинально — стал использовать шнурок от саксофона. А вот с губами было сложнее. Так для обычного человека ни чего особенного — ну получил по лицу, эка невидаль? А для музыканта-духовика, играющего на трубах-кларнетах прежде всего мышцами губ — это профессиональная проблема. Поэтому, не смотря на процесс восстановления, к моменту вступительного экзамена мышцы губ долгого напряжения не выдерживали.
Еврейское счастье под номером два.
Это ж надо, ядрить раскудрить, именно в этом году на базе Мерзляковского училища проводился Первый Всесоюзный Конкурс исполнителей — духовиков, выпускников и учащихся музыкальных школ страны. То есть все те, кто по жизни поступать в училища не поехал бы дальше Рязани-Казани приперлись, извините, на конкурс в Москву, и после конкурса, заодно в стык, остались на вступительные экзамены в Московские же учебные заведения. Такого количества абитуриентов на одно учебное место столица не знала не до, не после.
И тут вам Я. Весь израненный-изломатый.
Отыграв техническую часть — гаммы, этюды «на Ура» — я стал срывать звук на основной части своей программы, что вызвало в своей неожиданности удивление комиссии. Оценка за исполнение зависла между четверкой с минусом и тройкой с плюсом. Ловить было нечего. Я гордо удалился. Обратно в альму её матерь, в свою среднюю школу № 23, в десятый класс. Причем с выдохом облегчения, прикидывая, что жизнь мы построим и без музык.
Но Великий и Ужасный Гудвин, он же мой учитель музыкальной школы Абраша, он же преподаватель Музыкального Училища при Московской Консерватории Абрам Романович, он же «по совместительству» концертмейстер и первый кларнет Большого Театра Абрам Романович Пресман такого фиаско своего ученика допустить не мог.
Ни кому, ни чего не говоря, он, набравшись духу, правда далеко не сразу, но пошел напролом прямо к директору училища. Надо было знать Ларису Леонидовну Артынову — легенду советской музыкальной педагогики, что бы оценить всю смелость и бескомпромиссность этого шага. Если Маргорет Теттчер — железная леди, то Артынова — точно была стальная. Она вершила судьбы. Сквозь неё, её преподавателей, сквозь стены, которые она как Атлант держала на своих плечах в Мерзляковском переулке, прошли сильнейшие музыканты страны. Что там мальчишка, сорвавшийся на конкурсной программе, сколько их было и ещё будет? Но факт остается фактом. Она сказала: «Пусть явится, я посмотрю на него».
А мы сидим с батяней дома, смотрим футбол, уже октябрь, все улеглось и нам хорошо. Телефон. Отец берет трубку: «Да, да, конечно, большое спасибо». Трубка обратно на телефон. Смотрим футбол дальше. Чуть погодя: «Миша, звонил Абрам Романович, нас с тобой просят приехать в училище, к директору»
Я, закрывший для себя эту тему, начинаю орать: «Куда? К кому, к какому такому директору. НЕ ПОЕДУ!!!»
Надо знать моего отца и меня, в бесконечном к нему уважении. Я конечно поехал.
* * *
Только те, кто прошел, познал и помнит сквозь годы, что такое в советское время было Поступление куда бы то ни было, поймет, что происходившее со мной не вписывалось в реальность.
Видите ли, платного обучения тогда не было и в помине. Поступить за взятку? А «присесть» лет этак на пять — восемь не хотите ли, причем гарантированно хором — те кто брал Вместе с теми кто давал. Замолвить слово конечно можно, но не в Музыке. В музыке бездарная замолвленность проявлялась слишком быстро, явно и публично, поэтому здесь то же не рисковали. Так, что поступали все на общих основаниях в спазмах страха, нервов, истериках родителей и полного физического истощения абитуриентов.
Один я ни фига не нервничал и не переживал. Причина была проста. Я не знал, чего от меня хотят, и, самое главное, я ни чего и ни от кого не хотел. Во истину: «НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ. Сами придут и сами всё дадут». Ну, беседую я в шикарном кабинете с очень строгой тётей, ну, отвечаю на вопросы, где и у кого учился, ну что из этого? Причем речь идет, и я ни как не могу понять почему, о «фортепианном периоде» моей жизни. Сыграть что нибудь? На чем? На этом драгоценном в прямом смысле рояле? Пожалуйста. Ничего, что не классика, а «от себя»?
— Так. Посиди. — Это мне.
— Пусть пригласят завуча, Абрама Романовича и отца мальчика.— Это секретарю.
— Неделя на подготовку, собираем комиссию, готовьте ведомость. — Это уже всем собравшимся.
Не поверите, я плохо понимал происходящее. Почему не кларнет, а фортепиано, как можно спустя два года за неделю поднять не слабую программу выпускных экзаменов музыкальной школы и подготовиться к экзаменам по сольфеджио и теории музыки? Куда, кому, зачем?
Ровно через неделю я играл, зачем то пел, сдавал сольфеджио, теорию, писал диктант по русскому языку, в полной безсознанке — забыли предупредить — сдал историю…
И, примерно после четырехчасового марафона меня вновь привели к Артыновой.
Если честно, то к этому моменту мне и моему организму Всё было не интересно, Всё было до лампочки.
Но мы с организмом недооценили момент. Мы просто не знали Артынову, которая, как позже выяснилось, приняла по моему поводу решение ещё тогда, при первой встрече. Нас тряхануло так, как не трясло до этого в жизни ни разу.
— ТЫ ПРИНЯТ.
Я, куда, в Мерзляковку, вот так, ни сном, ни духом, в октябре, сверх положенных мест?!!!
Бред, полный бред. Но это было только начало, дальше-то было ещё веселей.
— Ты принят, НО на ДИРИЖЕРСКО-ХОРОВОЙ факультет.
— А как же дудка, то есть кларнет, я не понял, я не хочу…
— Ты действительно не понял. Будишь учиться на дирижерском, совмещая с занятиями в классе у Пресмана — ЭТО УСЛОВИЕ. Через год посмотрим. Всё. Иди.
Дальше по драматургии гонг и занавес…
Нет, не так.
Кто там жаловался на Еврейское Счастье?
Помните малыша, машущего ручками перед экраном телевизора во время трансляции концерта?
Чувствуете?!
Намечается новая линия жизни — «Я и Герберт фон Караян»!!!
* * *
Ждать и догонять — хуже нет. Известная истина. Я пропустил все, Я пропустил главное — начало, НАЧАЛО, как общий старт, как общий привет, как временную индульгенцию для новичков на возможные ошибки.
Двадцатого октября, день, когда я начал свою жизнь в Большом Искусстве (не побоюсь этого слова) был уже давно не Началом. Если огромный обучающий механизм, коим являлось музыкальное училище, числа первого, второго, от силы третьего сентября ещё как-то прогревался и раскачивался в традиционном праздновании начала года. Если этот паровоз для новых пассажиров — первокурсников ход набирал плавно и постепенно, то к моменту моего появления в середине октября — «Наш паровоз вперед летит…» — все процессы были уже запущены, горячим паром шибало из каждого класса, из каждого кабинета, поезд был давно в пути и все кто в нем ехал, были на своих местах. Мне же предстояло вспрыгнуть на ходу.
Хорошо, если человек уже ехавший в поезде сошел на перрон да слегка опоздав быстро бежит за отходящим составом и вспрыгивает на нужную ступёнку нужного вагона. Он догнал, он знает, что он делает. А тут поставили посередь вокзала, поезда идут в разные направления — Сольфеджио, Гармония, Фортепиано, Чтение партитур, Вокал, и прочие и прочие. Все кричат-орут: «Ты опоздал… Бросай всё, беги сюда… нет сюда… нет туда… нет не сюда… нет не туда… Ваша фамилия Ярмаркович? — ДА!!! — Мы вас не знаем — КАК???!!! — А вот так, вы едете НЕ ТУДА, Туда, туда, чух — чух, чух-чух, чух-чух. Ту — тууууу…»
* * *
Маленькая чернявая женщина, нарезав два круга вокруг меня, стоящего тихо и мирно на первом этаже, возле преподавательской, всматриваясь в меня как Коа в Бандерлогов вдруг шепотом шипит: «Вы Ярмаркович?» «Ну, я…» в ступоре отвечаю Я. «Аррр…!!!» не то кричит, не то рычит, преобразившаяся Багира в резком выпаде хватая меня за рукав. «А ну, пойдем…» низким голосом говорит и тащит меня в учительскую уже медведь Балу. «Да, отстаньте, да чой то вы, да чё я вам сделал» — отбиваюсь я.
— Ааа, что сделал? Вы почему… Ты Почему, разгильдяй, до сих пор на Специальности не разу не появился, А, я тебя спрашиваю, Я Спрашиваю Тебя, Ааа!!!
— Ааа, на какой такой специальности? Да чё вы пристали! Ой, пустите!! Да, ходил я, да хожу я, ДА ВЫ МЕНЯ С КЕМ ТО ПУТАЕТЕ!!!
— Так. Начнем сначала. Ты Ярмаркович, который поступил позже всех?
— Я.
— А кто по — твоему Я?!
— ДА, ОТСТАНЬТЕ, не знаю я кто Вы.
— Я Усова…
— Хорошо.
— Ирина Михайловна
— Хорошо.
— Что «хорошо», кому «хорошо»?
— Не знаю…
— Так. Опять начнем СНАЧАЛА. Ты Ярмаркович?
— Да.
— Поступил в училище в начале октября?
— Да
— На какой факультет?
— На этот… как его…
— Точнее, вспомни, напрягись.
— На дирижерский и ещё кларнет. Я ХОЖУ НА КЛАРНЕТ, я к Пресману хожу, вот…
— Я знаю про Абрам Романыча, я про факультет… ДИРИЖЕРСКИЙ… Я УСОВА, твой педагог по специальности, которая УЧИТ ДИРИЖИРОВАТЬ.
* * *
Вот в таком накале страстей, я наконец понял чем и с кем я буду заниматься, приобретая специальность ДИРИЖИРОВАНИЕ.
* * *
Итак. Уяснив, кто дома хозяин, то есть, кто преподает тебе то, за что в Конце обещали дать Диплом. Я стал другими глазами с интересом наблюдать некоторые сцены.
Вот вы как себе представляете обучение дирижерскому искусству?
Если вы решили обучаться, допустим, на баяне — подать сюда баян для обучения, решили на балалайке — подать сюда эту «шикоталку» в три струны, или если ты трубач, тебе же обязательно подай во что трубить. А что делать с дирижерами, вернее с теми, кого на них учат? Где на всех найти хоры, ансамбли, оркестры пока все эти деятели на маэстро выучатся? Вот как вы думаете где?!!
Да, ни где! Их вам никто не ищет и не предоставляет. Все, что вам пока дано — это ваше воображение на уровне видений. Только обретя свою Усову И. М., Я это понял и перестал шарахаться от студентов, машущих руками перед пустотой, глядящих в партитуры и что-то там мычащих.
При этом мычали все по-разному. Добро было, если разучивалось хоровое произведение. Тут бубнили словами. Сложнее было с инструментальными произведениями. Здесь не только надо было представлять звучание различных инструментов, но и изображать их в слух с возможно большим приближением к реальному звучанию.
Ну, например.
Дунаевский — отец.
«Школьный вальс».
«Давно друзья веселые, простились мы со школою…», ну и так далее. Но это уже текст, слова. А есть ведь ещё и инструментальное вступление перед словами, которое тоже надо показать, продирижировать.
Тема вступления взлетает деревянными духовыми, взрывается звонкими тарелками и откатывается мягким ответом скрипок. Вот как это изобразить, максимально приближенно, пока без оркестра и хора, но что б в образе? Как??
Показываю отрывок.
Оркестровое вступление и начало хоровой темы.
Внимание.
Приготовились. Иии…
Оркестр:
Сракатака Тим там там, Ёпс! там тааром, Ёпс! там тааром, Ёпс! там тааром,
Сракатака Тим там там, Ёпс там там, тарарам там тата, та та та …
Ум ца ца, Ум ца ца, Ум ца ца, Ум ца
Хор: «Давно друзья веселые…»
* * *
В общем, что вам сказать? Глядеть и слушать это человеку неподготовленному сложно. Сложные чувства, так сказать, вызывает такое зрелище. Но что делать? Мы все через это прошли, так что если вы видите человека, машущего руками с закрытыми глазами, бормочущего: «Ёпс! Там тааром…» — не пугайтесь. Положите рядом с ним денежку, какую не жалко — Это Будущий ДИРИЖЕР!!!
* * *
Сольфеджио, Лха Гва Сурен, Монголия.
Кто не понял, не стесняйтесь, спрашивайте. Я поясню.
Вот, что такое Сольфеджио?
Была такая советская серия анекдотов, как про Вовочку, про Василь Иваныча, которая называлась — «Армянское радио спрашивают».
Значит.
АРМЯНСКОЕ РАДИО СПРОСИЛИ: «ЧТО ТАКОЕ СОЛЬФЕДЖИО?!!»
Они долго думали, очень долго, потом сказали:
«ПО СТРАНЕ ИДЁТ УБОРКА УРОЖАЯ, А ВЫ Х — — — — Й ЗАНИМАЕТЕСЬ…»
Что из этого следует?
Только то, что Армяне Сольфеджио не любят (наверное, готовить не умеют).
А вот Монголы — любят.
В этом я убедился на первом занятии по этому предмету, которое первым, в отличии от остальной группы, учившейся как положено с первого сентября, было ТОЛЬКО ДЛЯ МЕНЯ.
Итак было сольфеджио (если кто не знает что это — не заморачивайтесь, вам это не нужно), и Была — Лха Гва Сурен — студентка из солнечной Монголии. В последствии — добрая моя подружка, с которой мы вдвоем делили нашего шефа — И.М. Усову.
Но сейчас «в последствии» нас не интересует. Нас интересует, что было тогда, в первом видении, в первом предъявлении, на первой моей встрече Сольфеджио и Улан Батора.
Итак, в отличии от некоторых, что такое сольфеджио я знал досконально. Но вот, что такое Лха Гва, по-простухе просто Сурен, это надо было видеть.
Лицо — аккуратный бабушкин блин, идеально круглый.
Глаза.
Есть такое выражение: «Глаза, как щели бронетанка». Представили? У неё они были ещё уже.
Ноги. От плеч.
Действительно от плеч эти ноги начинали закругляться, и на уровне ступней все же находили друг друга.
А что вы хотели, спросите Вы, — типичная дочь степей. И будете правы. С одной маленькой поправкой.
Мы были… не в степи.
Шел урок, и шла контрольная сдача первой фа-мажорной инвенции И.С. Баха.
Всего то нужно было выучить и спеть эту хреновину с названием нот.
Вот, ненавижу тех, кто не любит Русский язык, его ласкающее звучание, его мягкие транскрипции:
фа, лЯ, фа, до, фа — фа, мИ, рЕ, до, рЕ, до, сИ, лЯ, сИ, лЯ. солЬ, фа…
Чувствуете мягкие окончания, все ласкает слух, Всё Привычно.
И тут вдруг, меня ж ни кто не предупредил, сдавать зачет выходит она, братская Монголия.
Лицо,
глаза,
ноги
и в предельном темпе текст:
«Фа, лА. Фа, до, фа — фа, МЫ, РЫ, ДО, РЫ, ДО, СЫ, ЛА, СЫ, ЛА, СОЛ, ФА…»
* * *
Это вам, читатель читается медленно, да ещё, если нот не знаете. Для меня-то это был выстрел без предупреждения, хотя в предвкушении моей реакции на меня из под тишка смотрела вся группа. Они, сукины дети, уже привыкли, я же, «с листа», рухнул на парту в неуёмных конвульсиях. Да, урок я заканчивал за дверью. За то первое сроднение с Монголией — состоялось.
* * *
Что было дальше?
Дружба, только дружба.
Как представлю себе, какие у нас могли бы получиться дети … понимаю, что «дружба между народами» главное, однозначно.
Теперь два Монгольских отступления.
* * *
Первое.
Мне ведома великая Монгольская Тайна, которую открыла мне Сурен.
Множество раз, отвечая в опросах и анкетах о своих познаниях в иностранных языках, я писал или отвечал следующее: «Читаю по Монгольски… без словаря». Кадровики, как правило, застывали в немом уважении. На случай крайний у меня была туристическая брошюра тех времен на русском и монгольском языках. Читал я в слух по Монгольски легко и свободно. Весь вопрос в том, что ни кто не знал, что с таким феноменом делать, куда применить. Но, однажды нашлись все же люди, которые знали, где применяются столь уникальные возможности. Только радость для их Трехбуквенной Конторы, была не долгой. Будущий Монгольский Штирлиц действительно читал любые тексты, не понимая прочитанного Не Шиша!
— Вы, что же это написали в анкете?
— А что, дяденьки, все по-честному, я действительно читаю.
— Но Монгольского-то вы не знаете.
— А я и не писал, что знаю. Я писал, что читаю. И вообще, Я НЕ ВАМ ПИСАЛ.
— Кстати, дяди, вы то же можете читать по-монгольски, и вся наша страна, потому, что, раскрою вам секрет — Алфавит у Монгол — русский, мы его им подарили. Я лично как патриот горжусь этим, А ВЫ?!!.
Так, как дяди по определению не могли быть не патриотами, меня тогда отпустили с миром.
* * *
Отступление второе.
Старая дружба не ржавеет. Не рвется связь времен.
Многие годы спустя, одна моя хорошая знакомая собиралась в служебную командировку. Работала она научным сотрудником того самого музея, в котором я ни разу не был — Музея Революции и ехать ей с экспозицией чего-то там предстояло в братскую Монголию. Я, узнав об этом, встрепенулся и так как знакомая, назовем её Татьяна, выезжала по «культурной линии», у меня появлялась возможность разыскать Сурен, которая по слухам работала в министерстве монгольской культуры, и передать ей привет. Попутно я пересказал Татьяне все, что знал о стране и про достопримечательности, и про наш алфавит, что б не удивлялась, и … настоятельно советовал при возможности съездить в пустыню Гоби — одно из самых экзотических мест Монголии.
* * *
Лха Гва Сурен, к сожалению не нашлась. Здесь, как говориться и сказке конец, но интересно другое. Во всем произошедшем далее, Сурен невольно оказалась Запалом, а Я — Детонатором той бомбы, которая чуть не взорвала Советско –Монгольскую дружбу. Не верите? Тогда вот вам рассказ о случившемся от первого лица, от лица Научного сотрудника, Заведующей сектором Центрального Ордена Ленина музея Революции СССР Т.А. Егаршиной (в моём вольном изложении).
* * *
Путь из Москвы в Улан-Батор оказался долгим — перелет с несколькими пересадками. Я вылетела тогда, когда экспонаты нашей юбилейной экспозиции уже прибыли в Монголию железнодорожным путем, были разгружены и перевезены на место проведения временной выставки. Экспозиция была не большая, единиц хранения выставлялось не много, поэтому командировка на неделю представлялась приятным времяпрепровождением, тем более, что монгольские товарищи обещали некую «культурную программу», в которую по моей просьбе и по подсказке одного из моих знакомых была включена поездка в пустыню Гоби.
В аэропорту Улан-Батора меня встретили двое официальных представителей. Один, видимо старший, по-русски говорил легко и бегло, сказывалась учеба в СССР, второй — Батар — кажется, не говорил вообще — ни по-русски, ни по-монгольски, молчун, с которым мне непосредственно пришлось работать и, который, обеспечивал все вопросы, связанные с моим пребыванием в Монголии.
Небольшая деталь. Выезжая с территории аэропорта, я краем глаза увидела киноафишу со знакомым лицом актера Вадима Бароева в роли майора Вихря из одноименного советского фильма, невероятно популярного у всех женщин Советского Союза. Правда подпись под плакатом показалась мне какой-то странной, но тогда я не придала этому значения, мало ли что может показаться.
Прошло четыре дня. Днем мы устанавливали стенды, вечером мне показывали столицу. На пятый день, закончив все дела, я вспомнила, что в мой программе осталась экскурсия в пустыню. Подойдя к Батару, с котором мы общались в конспективном стиле я спросила: «Что Гоби? Будет ли обещанная экскурсия?» Монгольский товарищ, переговорил с кем-то по телефону, положил трубку и сказал: «В Гоби — Хуй».
Лишившись дара речи, я отошла в сторону и до конца дня с Батаром не общалась. Утром следующего дня все произошедшее показалось мне не реальным, возможно я ослышалась, поэтому после завтрака при встрече я повторила свой вопрос. Вот теперь явственно, с нажимом, глядя мне в глаза, он произнес:
«В Гоби…(пауза)… Хуй!» Я отскочила как ошпаренная, села отвернувшись за стол, в то время как товарищ Батар снова куда-то стал звонить. Прошло минут двадцать, я начинала приходить в себя, когда меня попросили подняться в секретариат. Молодая монголка жестами приглашала меня посмотреть в книгу не то служебных записей, не то телефонограмм. На открытой для меня странице я нашла свою фамилию, под ней, почему-то, было написано слово «Сводка», под словом Сводка — текст: «В ГОБИ — ХУЙ».
Я была одна, посоветоваться было не с кем. Я для себя решила, что у монголов в Гоби находятся какие-то секретные объекты, куда, получается, я нагло рвусь и меня, уже в грубой форме, не пускают. Прикусив язык, я стала собираться в Москву. Провожал меня в аэропорт тот же, кто и встречал — говорливый монгольский товарищ. Но я молчала, всю дорогу, пока мы не стали въезжать в аэропорт. И тут я сказала: «Стоп! Что это значит?!!» Я показывала пальцем на знакомую уже киноафишу, под картинкой которой теперь уже явственно читалось «Майор Хуй».
«Уважаемая Таня, — лучезарно улыбаясь, сказал сопровождающий, — вы уже немножко должны знать монгольский, «майор» он везде майор, на всех языках, А ХУЙ, по-монгольски — ВИХРЬ, буран, непогода, мы вам об этом уже писали. Жаль, что вам не удалось побывать в Гоби. Погода подкачала»
Вот такое, понимаете ли, продолжение темы:
«Сольфеджио, Лха Гва Сурен, Монголия»
Теперь главное. Хор-Класс.
* * *
Мы — обделенные люди, мы — обделяемые люди, Мы — Обделяющие Себя Люди.
Нам уже никогда не понять, за что мы боролись, голодая, пропадая, погибая, работая почти забесплатно, строя Коммунизм.
Нам ни когда не достанутся те блага, которые рождены нашими же трудами, существуют благодаря нашим же недрам, нашему природному потенциалу. Их берёт нас не спрашивая и не делясь группа особо избранных. НАМИ, между прочим, ИЗБРАННЫХ.
Но мы ещё и сами отторгаем, не берем, того хуже — презираем то Прекрасное, что есть помимо материальных благ в музеях, театрах, филармониях, концертных залах, довольствуясь жвачкой Средств, так называемой, Информации для Масссс и сисько-писечной эстрады, убивающей все живое от культуры и интеллекта посредствам любимого ТВ — ящика.
* * *
Вопрос.
Аууу… Искусство, ты принадлежишь НАРОДУ, как дедушка Ленин завещал?
Ответ.
Не знаю, не уверен.
Вон, у господина Пиатровско-Эрмитажного хоть святых из музея выноси. Общественность кудахчет: «Ко-ко-ко-ко, у вас больше сотни экспонатов спёрли, у вас Счетная Палата на свои вопросы ответов до сих пор не получила. Может быть в отставку!!!» А он им: «Щаз, не ваше дело, мы тут не просто, мы тут ещё с папенькой…»
Хотя, с другой стороны один из олигархов, который Вексельберг, с чисто русским размахом, соответственно фамилии, взял и подарил народу Яйца Фаберже. При чем на весь народ этих яиц досталось штук шесть или семь. (Чему тут при этом Путин удивляется в плане рождаемости народонаселения, не понимаю.)
Вон другому олигарху эти самые оторвали напрочь, народ решил: «Теперь у всех олигархов оторвут и нам, народу, раздадут — Вот Жить Начнем!!!» Но, чтой то процесс приостановился.
Народ:
— И где яйца?
Власть:
— Нам самим надо.
Народ:
— Что же это — всё вам, да вам, А Нам ЧТО?!
Власть (в раздумье):
— А вам?…
А Вам, Пусть Принадлежит ИСКУССТВО, Вот!!!
Чувствуете, граждане, круг опять замкнулся. Нам Опять отдали самое Дорогое. Неужели ОПЯТЬ не возьмем? Ну, шо же вы, прям не знаю…
Хор-класс.
Традиция.
Первое сентября.
В репетиционном зале сидят старшие курсы. Первокурсников заводят, оставляя стоять на сцене у всех на виду. К хору старших курсов, на дирижерскую подставку выходят выпускники этого года. Они почетные гости. Они гордость училища — состоявшиеся музыканты, дирижеры. Под их руками во всем великолепии возрождаются их дипломные программы, исполненные на выпускных экзаменах всего четыре месяца назад. Они приветствуют младшие курсы, рассказывают о том, куда и кто поступил, в классы каких профессоров. Конечно, в зале утопая в цветах, сидят их бывшие педагоги, которые нарочито именуют вчерашних студентов «Коллегами».
«Первый курс», так в течении года без фамилии и имен будут именовать всех вновь поступивших, стоит не чая шелохнуться. Сегодня великий день. Сегодня они видят то, ради чего они все сюда пришли на долгих четыре года. Видят и как гадкие утята не верят, что смогут и сами превратиться в таких, как те, на ПОДСТАВКЕ.
Великое Посвящение. На глазах у всех, по одному Первый курс вызывают к роялю, за которым восседают две легенды — Марь Борисовна, в течении тридцати последних лет бессменный концертмейстер хор-класса, и Ева Великая — Евстолия Николаевна Зверева — Заведующая Дирижерско-Хоровым Государством в государстве Музыкального училища при Московской Консерватории. За период короткой распевки, у всех на глазах, в тишине, где слышен каждый нюанс вашего дрожащего, ещё не поставленного голоса, когда писать хочется больше чем жить, определяется ваш голос и ваше место в хоре. Половина поступивших, поет публично впервые, они не знают своего голоса, они вообще ничего не знают, мало что понимают и всего боятся.
— И так, деточка, у тебя альт. Запомнила Светлана? Хорошо запомнила? Пойдем, я покажу тебе твоё место в альтовой партии…
На следующем занятии:
— Так. Пройдем этот отрывок ещё раз. Женщины (женская группа хора) ещё раз с третьей цифры. Иии…
— Так, деточка. Почему ты не поёшь, почему ты не поёшь со всеми? Что ты молчишь?!
— Вы…
— Да.
— Вы…
— Ну.
— Вы просили петь женщин,… А Я АЛЬТ!!! Вы сами мне так сказали…
* * *
Я стоял у той двери, того репетиционного зала полтора месяца спустя. Мимо меня вовнутрь проходили старшие курсы. Каждый из них уже давно cтал кем-то: Альтом, Тенором, Басом или Сопрано. Один я был ни кем. Ни кем и ни чем. Даже полноценным «первым курсом» я не был. Ева входила в зал последней. Увидев сиротинушку, жавшуюся у дверей, видимо зная кто я и что «первый раз в первый класс», она взяв меня за руку как того первоклашку, провела в зал и … наверное впервые, Изменила самой себе. Она отменила публичные смотрины.
«Сядь, пожалуйста, между тенорами и басами. Тебе будут давать и те и другие партии. Определись сам, где тебе удобней петь,… — и, как бы оправдываясь перед студентами, добавила — Мне сказали, что у тебя голос… неопределенный… с широким диапазоном».
* * *
Пушкин А.С. ремарка из «Бориса Годунова»: «Народ Безмолвствует»
Дело в том, что Народ не как не мог предположить, что по моему поводу безмолвствовать придется ещё не единожды. Это не последний раз, когда я вновь и вновь повторяю: «Везло мне в жизни на хороших людей». Так как ни корыстью, ни зависимостью, ни угрозами, ни приказами эти отношения никогда не обуславливались, думаю, что это чистой воды везение, максимум — симпатия.
* * *
Зверева, человек хорошо известный в круге хоровиков тогдашнего огромного СССР, не смотря на свою мощь, была «уходящей натурой». Когда я говорил о директоре училища Л.А. Артыновой, называя её «стальной», Я не учел, что по отношению к Евстолии Николаевне то же придется подыскивать термин аналогичный. А так как в тематике металлической я уже исчерпался, придется перейти на минералы.
Ева была кремень.
Если металл, даже самый прочный поддаётся обработке, деформации высоких температур, Ева-кремень не была подвержена ни чему, что хоть на йоту могло в ней что-то изменить, стесать или подвинуть. Именно поэтому внутри училища, благодаря её невероятной натуре, образовалось государство в государстве вход в которое, не говоря о большем, минуя Звереву был не возможен, даже для Артыновой.
* * *
Портрет «ушедшей натуры».
Небольшого роста. По-мужски кряжиста. Женских прелестей, даже в ретроспективе возраста, природа не предположила. В противу всем истерикам вокалистов по поводу всегдашнего оберегания Голоса, со всеми примочками, шарфиками, режимами щадящего молчания — голос не берегла, курила. Беломор. Пела в любых состояниях. Месячных студенток, решивших по этому поводу не петь, петь не заставляла, но высаживала молчащих на крайние места в партии, что давало возможность мужскому населению хор-класса с предельной точностью определять биологические циклы наших подруг. За всю историю она лишь однажды не пришла на занятия, с которых её дважды за эту самую историю увозила «Скорая».
Особая статья — её дни рождения. По невероятному стечению обстоятельств её дни рождения, по крайней мере на моей памяти, никогда не совпадали с хор-классом. И это значило, традиционно, что: а) к ней домой поедет, не взирая на занятия весь четвертый курс — дипломники; б) они, по только им ведомым критериям, пригласят с собой ещё кого то с других старших курсов; в) они помимо цветов купят спиртное, крепкое спиртное и «Беломор»; г) ни одного педагога, родственника или знакомого кроме мужа в доме Евстолии в это день не будет; д) всех прибывших будет ждать большой стол во всю комнату, уставленный закусками и соленьями со своего огорода; е) на подоконнике за занавеской будут стоять в изрядном количестве настойки и наливки собственного исполнения, которые пойдут в ход сразу после испития принесенного в символическом количестве;
Последнее.
Пить и курить можно будет без формального ограничения затем, что бы в раскрепощенной обстановке Начать Петь. Петь будут люди максимально изощренные в хоровом искусстве, петь будут от души с невероятными для хора импровизациями, и она будет стоять, и дирижировать хором своих птенцов ею выкормленных и выпестованных. И это будет невероятный концерт. И люди на улице, остановившиеся под поющими окнами не будут знать, что они стали свидетелями Невероятного, они вряд ли это поймут…
* * *
— Ты поедешь с нами, Первый курс.
— Куда?
— К Еве на день рождение.
— Кто Я?!
— Ты.
— Но первый курс никогда не ездит…
— Не ездит, но Тебя она просила привезти.
— …???
— Попросила и всё, без дурацких вопросов!
* * *
«Всё, идем к врачу, — Вера Дмитриевна Смирнова мой педагог по вокалу решительно встает с места, — что-то твои свисты, хрипы и усталость мне не нравятся».
Врач отоларинголог, один на всех — Большой театр, Консерватория, Училище — вторая мамка для всех вокалистов, просит язык, перехваченный марлей оттянуть как можно ниже и что-то светит, что-то смотрит там, в гортани.
— А ну-ка выйди.
Выхожу. Из-за двери долетает:
— Что же вы голос насилуете? У него мутация не закончилась.
— Так ему уже лет…
— Не знаю «лет, не лет» идет мутация, возможно запоздалое развитие…
— И петь?..
— Какой петь, ему рядом с поющими находиться нельзя, связки все равно будут резонировать.
— Ну, этого Зверева не допустит, за всю историю такого не было, хоть молча, но на хоре присутствовать заставит.
— Загубите парня.
* * *
Вот так я узнал, что у меня Запоздалое Развитие и меня могут «загубить».
Кто?
Ева?!
Мне дали отсрочку на весь первый курс. Она дала мне отсрочку.
Народ безмолвствовал.
Я не пел и не ходил на хор-класс весь год. Но я выучил все Дипломы выпускников сам, наизусть, сам явился на последние перед дипломом прогоны и отпел все дипломные экзамены от начала и до конца. Из Евеных любимчиков я плавно перешел в разряд людей, «уважаемых широкой общественностью».
Можете сколько угодно смеяться, но на следующий год, начиная со второго курса и до Диплома, народ выбирал и переизбирал меня Старостой факультета, самой значимой фигурой из числа студентов в нашем хоровом государстве. Но, об этом чуть позже.
Продолжение
