Когда стало ясно, что новой «кварковой» бомбы или бомбы из антивещества построить не удастся, финансирование мегапроектов по физике высоких энергий резко упало. Так что судьба ИТЭФ решилась не сейчас, а в конце 80-х, а то что происходит сейчас — это заключительный акт 35-летней драмы.
ИТЭФ: затонувший остров счастья
Петр Волковицкий
Я влюбился в ИТЭФ с первого вгляда, попав туда студентом-первокурсником весной 1964 года. В общей сложности я провел в ИТЭФ около 30 лет из моих 75 — студентом, аспирантом, потом всяким научным сотрудником: младшим, старшим и ведущим, защитил там сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию. В конце 1994 года я расстался с ИТЭФ без сожаления, перевернув эту часть моей жизни и начав новую в США.
Следует сказать о месте ИТЭФ в структуре Средмаша — так называли Министерство среднего машиностроения, управляющее атомной промышленностью в СССР. С 1966 по 1989 год в структуре Средмаша имелось 18 главных управлений и около 50 научных институтов и конструкторских бюро. Курчатовский институт как бы он ни назывался: Лаборатория № 2 АН СССР, Лаборатория измерительных приборов АН СССР и т.д., входил и финансировался 16 управлением (атомной энергетики) Средмаша. Точно так же ИТЭФ (Лаборатория № 3 АН СССР, Теплотехническая лаборатория АН СССР и т.д.) входил и финансировался 18 управлением (ускорителей и термоядерных установок) Средмаша. Вместе с ИТЭФ 18 управлением управлялись и финансировались ОИЯИ, ИФВЭ, Троицкий институт инновационных и термоядерных исследований и многие другие институты.
Институты, управляемые АН СССР, такие как новосибирский ИЯФ, ИЯИ в Пахре, ЛИЯФ, ФИАН и другие в части исследований по ядерной физике, физике высоких энергий и ускорительной физики финансировались тем же 18 управлением Средмаша.
Основными экспериментальными установками ИТЭФ были тяжеловодный реактор, запущенный в 1949 году, используемый как источник нейтронов, и ускоритель с жесткой фокусировкой на 7 Гэв, запущенный в 1961 году (модернизированный до 10 Гэв в 1971 году) и построенный как модель ускорителя на 70 Гэв в Протвино, спроектированного в ИТЭФ и запущенного в 1967 году. Изначально институт в Протвино планировался как филиал ИТЭФ, однако ряд обстоятельств, о которых напишу ниже, изменили планы Средмаша относительно нового института, в результате чего ИФВЭ возник как самостоятельный институт, а его администрация пришла в основном из ОИЯИ.
История ИТЭФ в отличие от истории других средмашевских институтов полна драматических событий и конфликтов с руководством. Директором ИТЭФ со дня его основания и до 1968 года был Абрам Исаакович Алиханов, собравший в ИТЭФ замечательный коллектив.
В 1951 году в ИТЭФ появилась комиссия, которая нашла в работе Института ряд серьезных нарушений и на основании решения которой Завенягин подписал приказ, следуя которому несколько десятков сотрудников Института (в основном евреев) должны были быть уволены. Заместитель Алиханова, Сергей Яковлевич Никитин, отказался выполнить приказ до возвращения Алиханова, который участвовал в пуске промышленного реактора. Вернувшийся Алиханов пошел к Ванникову и отбил большинство научных сотрудников. Тем не менее десяток сотрудников-евреев были уволены.
В 1956 году в ИТЭФ разразился скандал, связанный с обсуждением на партийном собрании доклада Хрущева на 20 съезде КПСС. Ряд сотрудников ИТЭФ, включая Юрия Федоровича Орлова выступили с критикой политики партии. Выступления на партсобрании ИТЭФ обсуждались на секретариате президиума ЦК КПСС и было принято решение распустить парторганизацию ИТЭФ и уволить четырех сотрудников ИТЭФ, включая Орлова. Некоторые сотрудники Института не были восстановлены в партии, но остались на своих рабочих местах. Ситуацию спас Алиханов, позвонивший Хрущеву и смягчивший санкции.
Следующий скандал в ИТЭФ связан с именем выдающегося математика Александра Семеновича Кронрода, который возглавлял математический отдел ИТЭФ с момента его основания. В 1968 году он стал одним из организаторов письма 99-ти в защиту Есенина-Вольпина, после чего был уволен из ИТЭФ. Несколько его сотрудников ушли из ИТЭФ вместе с Кронродом. Алиханов после того, как у ИТЭФ отобрали ускоритель в Протвино в том же 1968 году пережил инсульт, и не мог уже никого защитить.
Весной 1964 года мой друг и одногруппник Гарик Ландау рассказал мне и моим друзьям, что Карен Аветовикович Тер-Мартиросян пригласил его в ИТЭФ и показал ему институт. Мы тут же сказали, что мы тоже хотим, и Гарик договорился с Тер-Мартиросяном, что он встретится с нами. Я и еще двое моих одногруппников, прибыли в ИТЭФ и Карен заказал нам пропуск на территорию. Тогда студентов пускали на территорию без проблем. Однако вместо того, чтобы, как мы ожидали, рассказать нам об ИТЭФ, Карен посадил нас в своем кабинете и дал три задачки по классической механике. С испугу мы справились только с одной, после чего он послал нас домой и велел звонить, когда мы решим задачи. Разумеется, мы их решили в тот же день и на следующий день позвонили Карену. Он несколько раз переносил нашу встречу и в конце концов мы перестали ему звонить.
Второй раз меня привел в ИТЭФ весной 1967 года Борис Зельдович, который учился на два курса старше меня, и которого я знал со школьных времен, когда ходил на физфак в кружок, который вели студенты-первокурсники, в том числе и Боря. Борис в это время стал аспирантом ИТЭФ и сказал мне, что я должен ходить на лекции для студентов Физтеха и сдавать экзамены в ИТЭФ, а не на физфаке. С осени 1967 года я прослушал и сдал курсы для физтеховской группы на базе ИТЭФ, которой руководил тот же Карен. На моей кафедре квантовой теории физфака, которой в то время руководил Леонтович, мне эти курсы засчитывали как спецкурсы. Лекции в ИТЭФ для студентов Физтеха тогда читали Тер-Мартиросян, Окунь и Берестецкий.
После окончания физфака в 1969 году Карен взял меня в аспирантуру ИТЭФ, которую я закончил в 1972 году. Моим фактическим руководителем был Владимир Анисович, работавший тогда в Институте физики высоких энергий в Протвино (ИФВЭ). Он же был руководителем моей дипломной работы, выполненной в теоротделе ИФВЭ. В аспирантуру ИФВЭ меня не взяли по директиве Логунова, который был тогда директором ИФВЭ. Меня и моего приятеля Мишу Кобринского подставил наш однокурсник Миша Смондырев, который был женат на дочери Нагуша Арутюняна, председателя президиума ВС Армянской ССР. По просьбе зятя Арутюнян обратился к Андранику Петросьянцу, председателю Комитета по использованию атомной энергии, человеку курировашему всю ускорительную тематику, Средмаша. Тот позвонил Логунову, Логунов рассвирепел и запретил брать всех нас в аспирантуру ИФВЭ. В результате Смондырева пристроили в ОИЯИ, меня в ИТЭФ, а Миша Кобринский оказался в аспирантуре Калининского пединститута.
В 1969 году, когда я пришел в аспирантуру ИТЭФ, экспериментальная база ИТЭФ была уже сильно устаревшей и не выдерживала конкуренции с экспериментальной базой за рубежом (в ЦЕРН и в Фермилаб).
В 1973 году, после защиты кандидатской диссертации, Карен принял меня на работу в свою группу.
В 1968 году Наум Натанович Мейман, сотрудник Карена, подписал письмо 99-ти в защиту Гинзбурга и Галанскова, а в 1971 году ушел на пенсию и подал заявление на выезд в Израиль. Мейман сел в отказ до 1988 года с мотивировкой секретоносителя, поскольку он принимал участие в расчетах водородной бомбы, за что получил Сталинскую премию. Другой молодой сотрудник теоротдела из группы И.С. Шапиро, Дима Рогинский, подал заявление на выезд в Израиль и его выпустили. У Карена и у Шапиро было множество неприятностей, связанных с заявлениями их сотрудников.
При приеме меня на работу Карен сказал, что если я собираюсь эмигрировать из СССР, то не нужно подавать заявление на работу, а если я поступаю на работу в ИТЭФ, то не следует подавать заявление на выезд. Я обещал не уезжать и считал себя связанным этим обещанием до того, как СССР перестал существовать.
Когда я пришел сотрудником в теоротдел ИТЭФ в 1973 году, формально теоротдела, каким он был до смерти Исаака Яковлевича Померанчука в конце 1966 года, в ИТЭФ не существовало. Были четыре теоретические группы, называвшиеся лабораториями, под руководством Владимира Борисовича Берестецкого, Льва Борисовича Окуня, Карена Аветиковича Тер-Мартиросяна и Иосифа Соломоновича Шапиро. Берестецкий пользовался непререкаемым моральным авторитетом и мог решать все проблемы, возникающие между выдающимися теоретиками, которыми были все завлабы. Всего в теоротделе в это время работало около 40 человек.
Жизнь в теоротделе кипела: два теоретических семинара в неделю: днем в понедельник и вечером в четверг и общеинститутский семинар для экспериментаторов по средам, на который теоретикам полагалось ходить. Я, будучи теоретиком, несколько лет был секретарем общеинститутского семинара.
После смерти Берестецкого в начале 1977 года коллективное руководство теоротдела начали раздирать споры, в том числе и научные. Эти разногласия привели к уходу Шапиро из Института и закрытию его лаборатории. Два человека ушли с ним в ФИАН, остальных разобрали другие завлабы.
Среди завлабов не было ни одного члена КПСС. Традиция не вступать в ряды жила в теоротделе со времен Померанчука, и Партком ИТЭФ искал молодых теоретиков, готовых вступить в КПСС. Таких было немного. Увиливать от вступления было нелегко и я довольно долго выкручивался. Партком отстал от меня после развода с женой в 1978 году. Кстати, одной из причин моего развода было нежелание уходить из ИТЭФ и делать партийную карьеру. В результате я потерял контакты со своим первым сыном на долгие 20 лет. Так что за жизнь на острове счастья я заплатил высокую цену.
После ухода Алиханова директором ИТЭФ был назначен Иван Васильевич Чувило, член КПСС и член бюро райкома, пришедший из ОИЯИ и не связанный с ИТЭФ и с его историей. Он защитил докторскую диссертацию за два года до назначения его директором ИТЭФ и оставался на посту директора до 1997 года. В ИТЭФ Чувило встретил довольно скептическое отношение к себе, хотя он действительно любил физику и старался как-то поддерживать ее в Институте. Я помню, как в начале 90-х годов, когда в ИТЭФ появились новые веяния, Чувило на заседании НТС кричал: «Вы думаете, что директор у вас дурак, а я не дурак!»
Новую жизнь в экспериментальные исследования в ИТЭФ вдохнул Валериан Григорьевич Шевченко, пришедший в ИТЭФ в том же 1968 году на должность заместителя директора. До прихода в ИТЭФ Шевченко проработал три года в МАГАТЭ и хорошо понимал, что с текущим финансированием ИТЭФ становится все менее конкурентоспособным. Он пробил в главке программу международного сотрудничества, которая помогла части экспериментаторов держаться на мировом уровне и спасла ИТЭФ в трудные годы начала 90-х, когда инфляция посадила всех научных сотрудников на голодный паек. Михаил Данилов, окончивший физфак на год позже меня и ставший в 1997 году директором ИТЭФ, был одним из сотрудников Шевченко.
С приходом новых времен и изменениях в структуре Средмаша, с заключением соглашения ВОУ-НОУ (программой покупки США в России 500 тонн высокообогащенного урана разведенного до низкообогащенного, пригодного для использования в качестве топлива на ядерных электростанциях) в 1992 году у многих сотрудников ИТЭФ, в том числе и у меня, появилась надежда на улучшение финансовой ситуации в ИТЭФ, но уже к 1993 году стало ясно, что американских денег на всех не хватит и будет только хуже.
Ситуация в теоротделе резко изменилась после того, как Горбачев разрешил выезжать за границу практически всем сотрудникам, имевшим приглашения из-за рубежа. Высокий уровень теоротдела ИТЭФ, заложенный при основании института Ландау и Померанчуком сохранялся до открытия границ. Лично я, как и многие другие беспартийные сотрудники института, первый раз выехал из СССР в командировку в 1987 году. В начале 90-х временный выезд на работу за границу был возможностью дополнительного заработка, поскольку инфляция быстро съедала зарплату. Думаю, что в Институте в это время находилась примерно половина теоротдела, а остальные пребывали в разных местах на Земном шаре. Несколько человек получили приглашения на постоянную работу за границей и приняли их.
Всем было ясно, что Институт требует реформ, но мнение более молодых струдников (включая и мое) разошлось с консервативной позицией более старшего поколения, которые не хотели ничего менять. Они хотели жить по установившемся правилам и даже не хотели избавиться от партийного директора, которого никогда не уважали. Так закончился мой роман с ИТЭФ и после защиты докторской диссертации я ушел из Института и ухал в США.
Дорогостоящая физика высоких энергий в результате окончания холодной войны пострадала не только в России, но и в других странах. В США в 1993 году был закрыт проект SSC — коллайдера на 20 ТэВ и проект линейного электронного коллайдера в Стэнфорде. В Канаде был закрыт проект мезонной фабрики TRIUMF, аналогичный проект мезонной фабрики был закрыт в ИЯИ АН СССР, Выжили только международный Большй адронный коллайдер в ЦЕРН и коллайдер для тяжелых ядер в США. Скорее всего, это последние большие ускорители частиц.
Я думаю, что большие экспериментальные установки по физике элементарных частиц в США и в СССР до середины 60-х годов развивались по инерции, набранной ядерной физикой в результате создания ядерного оружия. Когда стало ясно, что новой «кварковой» бомбы или бомбы из антивещества построить не удастся, финансирование мегапроектов по физике высоких энергий резко упало. Так что судьба ИТЭФ решилась не сейчас, а в конце 80-х, а то что происходит сейчас — это заключительный акт 35-летней драмы.
Хочу поблагодарить Н.Я. Смородинскую за замечания и обсуждения.
