МИР ВАМ (Шалом алейхем)
Наум Вайман
Продолжение. Начало.
Сцена 11.
У Елены дома. Цахи только что зашел. Садится устало за стол, ставит на него бутылку водки. На стуле рядом гитара, на столе толстая книга. Елена обнимает его сзади.
Цахи: Чего делала целый день?
Елена: Готовила, читала… Ждала тебя. Думала: может зайдешь, а у меня есть утка с картошкой… Хочешь перекусить?
Цахи: Времени нет… Я, правда, классную водочку достал, говорят в России сейчас самая популярная!
Елена (читает): «Архангельская»… Не слышала. Так давай, я сейчас быстро организую…
Цахи: Подожди, сядь. Потом.
Обнимает ее, прячет лицо на ее плече. Тихо сидят обнявшись. Цахи выпрямляется, берет в руки книгу: Чего читаешь?
Елена: Будешь смеяться… «Войну и мир»…
ЦАХИ: Аа. Нас заставляли в школе читать… Актуальная тема… Так что Толстой, тоже боролся за мир?
Елена: Вообще-то он считается великим гуманистом, но роман не об этом. И в его описаниях войны есть какое-то жуткое великолепие… Кстати, вот ты человек военный, ты испытывал когда-нибудь ощущение «красоты» войны?
Цахи: Красоты? Вот уж нет. Конечно, грандиозность столкновений, могучее напряжение массы людей, жуть всей этой техники, и когда все это повинуется твоей воле, может вызывать волнение, и даже такой жутковатый подъем духа, но…
Елена: Так это и есть красота, ты фактически, как и Толстой, описываешь воодушевление, даже восхищение битвой. Мне кажется, что мужчинам свойственно…
Цахи: Не знаю, никакого воодушевления, и тем более — восхищения, я на войне не испытывал. Какая красота в разорванных телах?
Елена: Ну, война это не только…
Молчат.
Цахи (берет в руки гитару, перебирает): Я когда-то хотел научиться, но талантов не дадено. А ты играешь?
Елена: Сказать «играю» было бы чересчур смело, когда-то любила попеть…
Цахи (оживившись)? Сыграй что-нибудь русское, спой.
Елена (напевает, аккомпанируя): «Один солдат на свете был, красивый и отважный…»
Цахи: Здорово! Я и не знал, что ты поешь! А русских песен я уже сто лет не слышал… Я даже понял одно слово: «солдат».
Елена: Это называется «Песенка о бумажном солдатике». Окуджава, слышал про такого?
Цахи: Нет.
Елена: Он был очень популярен. Он и писатель хороший.
Цахи: А на иврите ты что-нибудь читаешь?
Елена: Мало… Титры в кино, и с трудом. Иногда — газету…
Цахи: Плохо, что русские культурно не абсорбируются. Мне кажется, у вас какое-то отталкивание от израильской культуры.
Елена: Да нет… Просто все силы уходят на профессиональную абсорбцию, а иврит — постольку поскольку… Об израильской культуре я могу судить только по кино, и надо сказать, что это довольно жалкое зрелище…
Цахи (обиженно): Почему? «Эскимо-лимон» — отличный фильм! Фильмы Ури Зоара.
Елена: Не знаю. Как-то плоско. Такое ощущение, что израильская культура началась буквально вчера и все еще бегает в подростковых штанишках.
Цахи: Ну, правильно, мы молодое государство. Зато сколько уже успели…
Елена: Государство-то молодое, а культура… — как вино, чем старе, тем сильней… Я вот хочу пойти на курсы, есть одно общество, они там лекции читают по еврейской истории и традиции, экскурсии у них…
Цахи: Религиозные?
Елена: Да, но такие…
Цахи: Зачем тебе это?
Елена: Ты же сам сказал, что надо культурно абсорбироваться, вот, буду знакомиться с традицией.
Цахи: Наша традиция — воспитание нового человека, работа на земле, возрождение языка, за спиной винтовка.
Елена: Аа. У нас тоже была такая «традиция», воспитывали. Сама была пионеркой. Но ветер подул, и все, будто прах, развеялось. А вам, удалось воспитать?
Цахи: Да, конечно! Пахарей и воинов, и если бы не они, мы бы с тобой тут не сидели. Мы воспитали героев! Пока эти орды дикарей не хлынули. Я не про вас, конечно, не про русских. Но ты не видела, что здесь творилось в пятидесятые: безграмотность, антисанитария, амулеты, бородатые колдуны, которым они поклоняются, как божкам…
Елена: А вы Сталину поклонялись, до сих пор красные флаги на демонстрациях.
Цахи (ухмыляясь): Это ничтожное меньшинство. А в социализме нет ничего плохого.
Елена: Тут есть о чем поспорить.
Цахи: Не надо. Не хватало еще и нам спорить о политике. Иди ко мне… (обнимает ее).
Елена: А утка?
Цахи: Потом…
Сцена 12
На большом экране идут кадры кинохроники: возбужденная толпа арабов с закрытыми лицами, автоматами и зелеными флагами проходит маршем, скандируя: «Огнем и кровью искупим тебя, Палестина!»
Занавес поднимается.
В большой комнате идет подготовка к демонстрации против правительства. В нескольких комнатах члены подпольной группы, молодежь, человек шесть-семь, рисуют, режут-склеивают картинки и фотографии, пишут плакаты. Веселая, праздничная атмосфера. Работа идет споро. Всё крутится вокруг Акробата: ему носят на проверку нарисованные плакаты, «подкидывают» идеи, с ним советуются о формулировках лозунгов. Неподалеку, за столом, заваленным бумагой, сидит единственный пожилой участник «подполья», с курчавой седой бородой и в шляпе набекрень, ветеран всех подпольных организаций, потягивает спиртное, играет на гармошке и напевает:
Арабушу[1], как овца,
Я отдался, братцы,
Протестуя до конца
Против оккупации.
Акробат режет ножом яблоко.
1-ый участник подполья (подбегая с плакатом «История тебя не забудет», где большая фотография Президента великой державы, Премьера и Слюнявого, соединивших руки, обагренные кровью): Во! Ну как?
Акробат: Нормально.
Подходят еще два участника, спорят о плакате, на котором нарисован Премьер в черной форме эсесовца.
2-ой участник: Организаторы не дадут.
3-ий участник: Плевали мы на организаторов! Слушать их, так вообще лучше не участвовать!
Акробат: Правильно, все эти соглашатели нам не указ. Мы не сразу выставим, а когда уже речи будут толкать, просто развернем все это, и главное, поближе к телекамерам, когда прямая передача пойдет, они побоятся бучу устраивать, в любом случае, хоть на секунду, а в телекамеру попадем — вся страна увидит!
4-ый участник (подключается): А может в эту фотографию лучше рожу Крота вклеить?
2-ой участник: Мне кажется, что все это чересчур…
Акробат: В самый раз! Все они капо, бандиты, юденрат вонючий, сдают свой собственный народ по кускам, чтобы самим еще чуть-чуть продержаться у власти! Да они хуже эсесовцев! Предатели!
2-ой участник: Но мы подведем Нати, на него всё свалят… Мы ж хотим, чтобы он победил на выборах…
Акробат: Нам главное народ разбудить! А этих соглашателей нечего жалеть! Нати тоже жопу америкосам лижет. Я тебя уверяю: если он придет к власти, будет то же самое, даже еще хуже! Так хоть народ думает, что левая сволочь виновата, предали страну, и есть надежда — правые дело спасут. А если и правые ничего не сделают, то народ вообще будет деморализован!
Старик (напевает): А Нати, и Буги, танцуют буги-вуги!
4-ый участник: Так чью фотографию вставить?
Акробат: Конечно, Нацгероя!
1-ый участник: Правильно! Надо еще и чучело его сжечь!
2-ой участник: Все-таки лучше смонтировать Героя с куфией[2] на голове, как у Слюнявого…
Акробат: Тоже хорошая мысль! Молодец! Давай, делай!
Молодежь разбегается по рабочим местам.
Старик: А Нати, и Буги, танцуют буги-вуги! Люблю на молодежь смотреть! Наша надежда! Все-таки замечательная у нас молодежь!
2-ой участник: А чего тут старик делает? Он, по-моему, давно уже из ума выжил…
Акробат: Ты что, он — символ! И не старый он совсем, просто сидел много, в последний раз лет десять, было такое громкое дело, ты еще под стол пешком ходил: они мэров арабских городов взрывали, причем ювелирно взрывали, так, что ноги им только сносило. Дед!
Старик: Аюшки!
Акробат: Кто ж у вас такой лихой сапер был?
Старик: Аа, сапер был — мастер, его из Службы прислали, сработал на славу!
Акробат: Ты что, из какой Службы? У вас же подполье было! Тайная организация!
Старик: Оно, конечно, тайная, но сапера из Службы прислали. Не доверяли, гады!
Акробат: И сапера тоже посадили?
Старик: И сапера тоже. Такая служба, хорошо — жив остался. (Напевает.)
Я евреям не даю,
Я в ладу с эпохою.
Я их сразу узнаю,
Между прочим, по х…ю[3]
На сцене появляется группа клейзмеров, и под зажигательную еврейскую мелодию все пляшут и поют: «Я евреям не даю…»
Сцена 13.
Сильный взрыв, на сцену падают окровавленные части тел, вещей и одежды. Потом наступает мертвая тишина и вдоль занавеса медленно проходит арабский мальчик лет десяти в одеянии шахида и тянет на веревочке красный воздушный шарик с надписью «Шалом».
Кабинет премьер-министр, входят Цахи и Мики.
Цахи (устало и грузно падая в кресло): Всех — к дьяволу! Всё, перерыв!
Мики запирает дверь на ключ, колдует над двумя мобильными телефонами, затем идет к маленькому сейфу и достает оттуда бутылку виски, наполовину выпитую, два стакана, ставит все это на стол, затем достает из холодильника кубики льда. Премьер тем временем наполняет оба стакана, но неравномерно: себе полстакана, секретарю — четверть.
Цахи: Выпьешь со мной?
Мики тяжело вздыхает, кладет серебряной ложечкой кубики льда в оба стакана и садится напротив. Премьер опрокидывает содержимое стакана и сидит в мрачном молчании. Мики, опасливо поглядывая на него, потягивает свою долю.
Цахи (задумчиво): Я помню как в сорок восьмом мне дали взвод парней, их только сняли с парохода, знаешь, тогда просто было, спросили: стрелять умеешь? И — вперед… Сколько ребят погибло, чудом спаслись от немцев и… Я помню, как увидел эту кучу трупов — снаряд угодил в окоп, а окопы плохие: и рыть не умели, и наспех всё — , так мне плохо стало, сутки был как в тумане… Но как шли в атаку, как шли в атаку! Как на праздник… (погружается в прострацию)
Мики (бросает быстрый взгляд на ЦАХИ): Включить телевизор?
Цахи молчит. Мики включает телевизор. Показывают демонстрацию с криками: «Смерть арабам!»
Мики: Нашли что показывать. Этот Первый канал надо разогнать… Почему не показывают демонстрацию за мир… Ханан должен был (переключает канал).., вот! Смотри!
Показывают демонстрацию женщин и молодежи в майках «Мир немедленно», скандирующих: «Мир победит! Мир победит!»
Цахи: С ума они все посходили с этим «миром» (наливает себе еще). Научи дурака Богу молиться, он и лоб расшибет…
Мики бросает на него озабоченный взгляд. Цахи выпивает еще полстакана.
Цахи: Значит так: замораживаем все проекты с этим зверьем. Пусти слушок, что я в страшном гневе. Оно так и есть. Провентилируй с Прокуратором (кличка посла Великой Державы) когда можно встретиться. В теплой и непринужденной обстановке. Может ли он вечерком к нам домой подъехать. Надо переговорить. Самым серьезным образом. Это безобразие пора кончать. Я эту сволочь возьму за яйца!
Мики, отойдя в угол, ведет переговоры по двум мобильникам. Цахи тем временем наливает себе еще виски.
Мики: Можем ехать, вертолет подходит. Прокуратор отключился. А что к заседанию правительства?
Цахи: Оставь ему сообщение. Заседание отложи на утро, не ясно пока что делать. Все, пошли. И через твой кабинет, по запасному, никого видеть не хочу.
Раздается звонок по личному мобильнику.
Цахи (посмотрев на табло мобильника, тяжело вздыхает — жена): Все в порядке, не волнуйся. Нет, буду поздно. Нет, не жди. Ну, сама понимаешь. Да, да. Не волнуйся. Я в порядке. Да, поговорим, конечно. Что значит «ляпнул»! А что, нужно было им спасибо сказать? Ладно! Всё, потом поговорим.
Захлопывает в сердцах мобильник.
Цахи: Черт! Так всю жизнь и учит меня, все няньку из себя строит!
Мики (он тоже недоволен Цахи): Ситуация сложная…
Цахи: Да уж куда там… А у тебя, может, и предложения имеются? Так посоветуй, что делать?
Мики: Не знаю. Но знаю, чего делать не стоит.
Цахи: А именно?
Мики: С Прокуратором я бы не стал волну гнать. Пока ведь никакого резкого поворота не намечается?
Цахи: А если намечается?
Мики: Ну, а вот с этим я бы тем более спешить не стал. Во всяком случае, поезд стоп-краном на таком разгоне опасно тормозить, не сорвало бы тормоза. Да и надо ли вообще тормозить? Может наоборот, угольку подбросить, чтоб…
Цахи (с издевкой): Ну да, глядишь, так разгонимся, что и взлетим прямо в рай.
Действие второе
Сцена 1. Елена с Цахи в постели.
Цахи: Скажи мне (смотрит на фотографию Елены с сыном), а что сын рассказывает про армию?
Елена: Он приходит такой усталый…
Цахи: А как ты вообще отдала единственного сына в спецназ? Ты же могла не подписать…
Елена: Он очень хотел…
Цахи: И не жалеет?
Елена: Нет, не жалеет. Хотя, ворчит иногда.
Цахи: Критикует армию?
Елена: Больше политику… Он не одобряет твою политику. (Она улыбается)
Цахи: А ты?
Елена: А я не люблю говорить о политике.
Цахи: Почему?
Елена: Опыт учит, что для мужчин политика важнее любви… Вот и с мужем мы расстались из-за «политики»…
Цахи: Из-за политики?!
Елена: Он стал говорить, что его «романтический эксперимент» был ошибкой, все это блеф, в смысле «национального возрождения» и все такое.., в общем, решил уехать.
Цахи: Он что, не мог найти работу?
Елена: Почему, его очень хорошо приняли, он работал в Симфоническом оркестре, преподавал, да и халтуры было полно — он очень хороший музыкант…
Цахи: Так в чем же дело?
Елена: Евреи его раздражали (улыбается). А точнее — израильтяне. И это раздражение все нарастало, превратилось в идею фикс…
Цахи: А немцы лучше?
Елена: Он говорит, что с ними ему спокойнее.
Цахи: Ну-ну. Вот это мне уже трудно понять.
Елена: У нас с ним тоже наметились на этот счет разногласия…
Цахи: И где муж теперь?
Елена: Во Фрейбурге.
Цахи: Устроен?
Елена: Да, вполне.
Цахи: Вы видитесь?
Елена: Да, он часто приезжает, и я наведываюсь. Сын, пока в армию не пошел, часто гостил у него…
Цахи: У нас тоже молодежь уезжает в Германию. Я не могу этого понять. Плохо мы воспитываем.
Елена: У тебя ведь сын тоже уехал?
Цахи: Я его почти не видел, когда он рос. Мамина школа. Тоже «разочаровался» (произносит, скривив лицо). Хотя о маме вроде не скажешь… А ты тоже пессимистически смотришь на ситуацию? Все правые — пессимисты.
Елена: Я фаталистка. Чему быть, того не миновать. Значит судьба такая. И… — противно метаться. Если здесь все кончится, то нигде жизни не будет.
Цахи: Ты что, серьезно думаешь, что страна под угрозой?! Ты просто не понимаешь, какая сила у нас в руках! Ни одна армия Европы не может нам противостоять, а эти — просто бешеные крысы…
Елена: Бог с ней, с политикой, у нас всегда так мало времени (ласково касается его)…
Сцена 2. «Незаконное» поселение в Самарии. Группа молодых парней, пионеров. Пасут коз, выращивают оливы, делают сыр и оливковое масло. Посадили виноградник. Народоволец отправился гулять с Кфиром[4] и небольшим стадом коз. Холмы Самарии вокруг.
Ами: Погодка! До чего у вас красиво!
Кфир: Да, хорошо здесь. Переезжай, чему ты там в своем университете научишься?
Ами (усмехаясь): Да уж…
Кфир: Только одна книга истинна, ты знаешь. И неисчерпаема. К нам каждую неделю рав Познер приезжает, почти на целый день, так что мы тоже учимся. Он говорит, что «заряжается» тут.
Ами (вздыхает полной грудью и оглядывает окрестности): Даа. … И никого вокруг… Вы тут совсем одни?
Кфир: В каком смысле?
Ами: Ну, армия…
Кфир: На хрен нам эта армия. Мы сами себя охраняем. Я думал ты в смысле девушек.
Ами (смеется): Ну и в смысле девушек.
Кфир: Один парень вот женится скоро, будет у нас первая семейная пара. А девушки на субботу приезжают и остаются. Ночью костры жжем, песни горланим. Ави у нас на гитаре классно играет. Так что… давай.
Ами: Да, я бы остался… А что арабуши?
Кфир: А что арабуши, все нормально. За тем холмом (показывает пальцем) деревня, около сотни дворов. А вон та оливковая роща в седловине была одного эфенди из Шхема, мы у него половину рощи купили, один хороший иудей из Америки дал деньги, двойную мицву сделали: эфенди на эти деньги послал детей учиться в Европу. А потом этого эфенди убили, и стали сюда наезжать из Рамаллы всякие громилы с адвокатами, мол, незаконно куплено, и стали подзуживать наших соседей, чтоб не давали нам в эту рощу заходить, драки были каждый раз, и тут как тут корреспонденты, эти «активисты мира», черт бы их побрал, в общем, пришлось с ними разобраться: половине деревни стекла повыбивали и шины прокололи — теперь как шелковые, мухтар[5] их пришел, сделали сульху[6], обещал чужаков больше не пускать, да где там, все равно перед урожаем лозу рубили, оливы поджигали, мы тогда пилу достали и за ночь всю их половину рощи срезали к черту — что тут было, ха-ха-ха! Местным-то наплевать, это не их роща, а этого эфенди, но понаехали с телекамерами, мы их камнями встретили, так пограничников нагнали — шуму было, даже по CNN показывали.
Сцена 3.
Комната в квартире Цахи. Ночь за окном. Звучит лирическая арабская песня в исполнении Умм Култум[7]. Цахи, только что вернувшись домой, падает в кресло. Появляется Лия.
Лия: Устал? Хочешь компоту? (Цахи отрицательно мотает головой.) Ванну?
Цахи: А выпить есть что-нибудь в этом доме? И выключи это! Как ни придешь домой, все время какая-то арабская коза блеет.
Лия (выключает музыку): От тебя и так разит. Возьми себя в руки. Вот уж не время распускаться.
Цахи: Слушай, дай выпить. Мне в шесть вставать, я без этого не засну.
Лия возвращается со стаканом и ставит его перед Цахи.
Цахи: Что это?
Лия: Твоя любимая русская водка.
Цахи: Разбавила, небось? Ха-ха! (Пробует.) Славно. Спасибо, сладкая моя. Ты всегда меня понимала. Всегда была строга ко мне, но всегда меня понимала.
Лия: Что ты решил?
Цахи: Правительство обсудило…, ты что, новости не слушала?
Лия: Да Бог с ним, с правительством, что по сути-то решил делать?
Цахи: Мне надо выспаться…
Лия: Я тебя серьезно спрашиваю.
Цахи (вскакивает и отдает честь): Есть, товарищ командир! Докладываю!
Лия: Не валяй дурака!
Цахи: Государственная тайна. Тсс.
Лия: Я про твою тайну уже с восьми вечера слышу. Да-да! Ты знаешь, сколько людей звонило? Тайна! Ты бы хоть язык попридержал за зубами. Мысли-то ладно, полетают и успокоятся, а слово — не воробей. Ты проспишься и забудешь, а вред уже нанесен.
Цахи (устало): Что ты хочешь?
Лия: Я хочу, чтоб ты не делал глупостей. Особенно под горячую руку. Думаешь, мне не больно? Я в шоке от этого теракта. Мне уже звонила Эсти, это их сын…
Цахи (задумчиво): Аа, значит это их сын… Я подумал, что знакомая фамилия…
Лия: Короче, ты не можешь сейчас развернуться ко всем спиной. По двум простым причинам: во-первых, друг-Президент не даст, такой у него сейчас расклад, не тебе рассказывать, а потом: власть тут же потеряешь. Тут же. Уже сторожат за углом соратнички. В любом случае — только после выборов.
Цахи: Если так дело пойдет, то после выборов сидеть тебе, старуха, у битых горшков.
Лия: А ты, старче, где и с кем быть собрался? Молодые, конечно, глаже, но они не любят пенсионеров!
Цахи: Причем здесь…
Лия: А притом! Я уж давно чую откуда ветер дует! Я все твои шуры-муры знаю! Ты — никто без своих титулов и регалий, запомни это! Ты что думаешь, тебе двадцать и все девки в кибуце хотят тебя оттаскать за чубчик[8]?
Цахи: Оп-паа!
Лия: Ладно. День был тяжелый, все на взводе. Надо отдохнуть и все спокойно обдумать, все рычаги у нас в руках…
Цахи (начинает заводиться): Когда вы заставили меня пожать руку этой мрази, ты тоже сказала: «теперь все рычаги у нас в руках», «весь мир — наш»… А зачем тебе весь мир? Лечишь старость тщеславием?
Лия: Хочешь укусить меня? Старостью попрекаешь?! Тебе от этого легче? «Заставили меня»! Ты что, маленький мальчик? Слюнявого укусить не можешь, так ты свою жену кусаешь?!
Цахи: Конечно заставили! И ты — прежде всего! Окружила себя всякими пидорасами, со Слюнявым целуешься! А лидеру оппозиции, боевому офицеру, руки не подала! Ты… ты вообще на чьей стороне?!
Лия: Ты совсем сбрендил?! Всё, всё. Спатеньки.
Цахи: Я тебе покажу «спатеньки»! И чтоб не смела нос свой совать в государственные дела! «Все рычаги у нас в руках»! Ты кто такая?! Твое место на кухне! Поняла?! На кухне!
Вдруг раздается звонок.
Цахи: Кто это среди ночи! Алё!
Мики (по телефону): Прости, ради Бога, друг-Президент хочет с тобой поговорить, выразить соболезнование и т.д., так я подумал, если ты не спишь…
Цахи: Не сплю я.
Мики: Так соединить?
Цахи: Давай. (Переходит на английский.) Да, да, господин Президент. … Да, да… Я вам очень благодарен за звонок и за поддержку. Ситуация совершенно ужасная… Я считаю, что совершенно ужасная и абсолютно нестерпимая, но я надеюсь, что мы найдем средства обуздать этих бандитов. Нет-нет. Да. Спасибо, господин Президент. Хорошо, пусть приезжает. Да. Всего хорошего. Обязательно передам. И вы — супруге… Да-да… Шалом-шалом.
Некоторое время они сидят тихо.
Цахи: Налей-ка мне еще… Привет тебе. От Великого Друга.
Лия: Зачем ты ему сказал, что ситуация нестерпимая?
Цахи: Во-первых, потому что она нестерпимая. А, во-вторых, я должен хотя бы косвенно предупредить. Я не могу поставить его перед свершившимся фактом.
Лия: Каким фактом?!
Цахи: Придется ломать ситуацию. Мы залезли в дерьмо, надо как-то выбираться… И пидарасу твоему вставим, наш рабоче-крестьянский, с шишечками!
Лия: А потом что, вернемся в Шхем и Рамаллу?!
Цахи: Может, и придется, эти конюшни давно надо прочистить. Они уже там в подвалах военную промышленность создают.
Лия: Какую «военную промышленность», трубки научились обтачивать?
Цахи: Не «трубки», а стволы реактивных минометов.
Лия: Ты это серьезно? И ты уже с кем-то делился своими прожектами? Ну не молчи, скажи, ты уже кому-то говорил об этом?
Цахи: Напрямую не говорил, но… Смотри, выхода нет. Он объявил войну. Придется преподать ему урок.
Лия: Какую войну, какой урок?! Ты уже «ломал им руки и ноги», а потом пожимал эти руки, ты в гневе изгнал четыреста человек и потом вынужден был, поджав хвост, принять всех обратно! Эта проблема не решается силой, неужели ты еще этого не понял! Их нужно опутать международными обязательствами, им нужно дать понюхать деньги, власть, поддержку мирового сообщества, пусть сдуреют от этого запаха! Другого выхода нет! Они — вообще не проблема, пошли они к черту! Нам нужны Америка и Европа, нам нужен открытый мир, мы через десять лет переплюнем Сингапур! А люди всегда гибли и будут гибнуть, не так, так эдак, ты же полководец, ты не имеешь права быть сентиментальным! Террор был всегда и будет всегда, мы же пошли на это не для того чтобы ликвидировать террор, наоборот, мы пошли на риск еще большего террора, но все ради того чтобы выйти в открытое море, освободиться от этого балласта, быть принятыми в приличном обществе, в том числе и у арабов! Ничего не изменилось в этом раскладе! И потом, он же выступил и осудил, и выразил соболезнование, на весь мир! Он просто еще не полностью контролирует ситуацию, ему надо помочь!
Цахи: «Понюхать деньги и поддержку мирового сообщества»? Да у них до отвалу денег и «поддержки мирового сообщества» больше чем у нас. Сама-то не сдурела от «поддержки мирового сообщества»? Ты что, не понимаешь? Он за эти деньги и под прикрытием твоего «сообщества» развязал террористическую войну! (Лия отмахивается.) Я знаю что говорю! И отчет ляжет Президенту на стол.
Лия: Да ему наплевать на твои отчеты! Наплевать им на наши жертвы! Вон у них двести солдат грохнули в Бейруте, они даже не почесались, нанести удар по ядерным объектам Кореи испугались, Бегин — не испугался Саддама, а они испугались Кима! О чем ты говоришь! Плевать они хотели на этот террор, для них это мышиная возня! Им нужны масштабные проекты, перспективы, а этому бабнику-маньяку нужны внешнеполитические успехи, помпа, конференции, фанфары! Тебе не дадут испортить обедню! И потом, что ты скажешь нашим фанатикам? Извините-с, ошибся? Да тебя разорвут на части!
Цахи (вдруг спокойно): Ладно. Идем спать. Утро вечера мудренее.
Лия: Я тебе скажу еще одну вещь: исламская революция только начала раскручиваться, и если мы не хотим через десять лет столкнуться со всем исламским миром, нам нужно срочно, любой ценой локализировать и погасить наш конфликт с палестинцами. И именно для этого нам нужен Слюнявый, с его революционным авторитетом…
Цахи: Ну да, приручить решили зверушку. Назначить старостой зачуханной палестинской деревни, чтоб заботился под нашим покровительством о детских садиках и канализации. Но у зверушек свои фантазии, жители деревни его мало волнуют, ему грезится роль вождя пробудившегося Востока, роль Саладина! Он мечтает Иерусалим освободить, и он будет продолжать войну, а вверенное ему население держать в состоянии вербовочного лагеря. Теперь, с нашей помощью, ему это делать гораздо легче.
Лия: Но Слюнявого ни в коем случае нельзя трогать! Ты же знаешь отчеты спецслужб, они в этом деле единодушны: его смерть приведет к хаосу, торжеству исламских фанатиков и еще худшему террору, или к войне. А убрать его, без того, чтобы нас в этом обвинили, невозможно!
Цахи: А его надо не «тихо» убрать, а уничтожить открыто, как врага, если мы не будем уничтожать наших врагов, они нас сожрут. С исламскими фанатиками, между прочим, легче бороться. Честные ребята. Ничего не скрывают. Кроме ракет в подвалах…
Лия: Но мы не можем воевать с Исламом, это бред! Лодка не может воевать с океаном! Откуда эти дикие речи?! Тебя как подменили! Всё, всё, ладно, ты устал… В любом случае до выборов ничего нельзя трогать. Остался всего год. Хорошо, хорошо, завтра всё обсудим. Идем спать. И до семи я не дам тебя будить.
Примечания:
[1] Арабуш – презрительная кличка араба
[2] арабский национальный головной убор в виде накидки
[3] Вариант песенки на иврите:
Ло этен ле егудон
Ху кахол – ани адом
Ани негед акибуш
Ве этен ле арабуш
[4] Львенок (ивр.)
[5] Староста деревни (араб)
[6] Пошли на мировую (араб)
[7] Известная египетская певица и автор песен
[8] Русское слово «чубчик» в иврите имеет сексуальные коннотации
(Окончание следует)
