Леонид Анцелович: Уговорить графа Потоцкого

Как известно, в нашей стране — всё, что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги. Золотые коронки можно было поставить нелегальным путём, но по ценам значительно превышающим государственные, их могли себе позволить в основном состоятельные граждане. Такая деятельность дантистов считалась уголовным преступлением. Но, несмотря на опасность в большинстве стоматологических учреждений такая практика процветала прямо на рабочих местах. Учреждение о котором идет речь не было исключением.

Леонид Анцелович

УГОВОРИТЬ ГРАФА ПОТОЦКОГО

(рассказ)

В разгар андроповской борьбы за трудовую дисциплину Виктора Дмитриевича угораздило попасть в облаву охотников за прогульщиками. Он ехал на своем «Москвиче» в медтехнику за материалами, и по пути заглянул в кафе-шашлычную, заказать на вечер столик, отметить семейное торжество — серебряную свадьбу. Вслед за ним в помещение вошли трое, во главе с милиционером. Милиционер остался у двери, отрезав путь к отступлению посетителей, а двое других с красными повязками на рукавах принялись за дело. Виктор Дмитриевич представился молодому человеку с блокнотом, показал ему документы, накладные на получение медицинских материалов, объяснил причину своего визита сюда, и для убедительности показал в паспорте штампик ЗАГСа с датой регистрации. Молодой человек записал его данные и отпустил. Настроение было испорчено, заказывать столик он не стал.

Дома застолье было омрачено бесконечными телефонными звонками: знакомые, сотрудники и просто доброжелатели весь вечер сообщали, что на первой странице городской Вечерки появилась статья под названием «В рабочее время за шашлыками», где в числе нарушителей трудовой дисциплины (в основном студентов и служащих), вишенкой на торте фигурировал заведующий отделением городской больницы Виктор Дмитриевич Тимофеев. Вечерка пользовалась повышенным спросом, чтобы купить свежий номер по вечерам к киоскам Союзпечати выстраивались очереди. Конфуз заведующего моментально стал достоянием всего города.

Виктор Дмитриевич считался отличным специалистом, хорошим администратором, а парторгом — так себе, без излишнего энтузиазма: избегал пропагандистской шумихи — типа борьбы за звания, грамоты и переходящие знамёна. Коллектив его искренне уважал, и не в последнюю очередь за то, что старался не замечать «левых» заработков сотрудников, да и сам он по этой части был не безгрешен.

Заведующий знал, что в ближайшие дни его ожидает суровая расправа, причём любые доводы оправдания — безнадёжны. Сам факт пребывания в злополучном кафе — яйца выеденного не стоил, а вот угодить в прессу в качестве нарушителя постановления партии и правительства коммунисту, возглавляющему партийную организацию городской больницы — факт вопиющий. Предстояла целая череда унизительных разносов, начиная от Главврача и заканчивая идеологом райкома Еремеевым, под взглядом которого падали в обморок девицы — секретари первичек. Но не случайно Булгаковский Воланд утверждал, что от человека ровным счетом ничего не зависит, он даже не в силах составить план на ближайший вечер. И он оказался прав, Виктор Дмитриевич в ближайший вечер оказался в больнице с обширным инфарктом.

Как известно, все в этом мире взаимосвязано, и если в одном месте убывает, то в другом обязательно прибывает. На место Виктора Дмитриевича прибыл стоматолог Николай Николаевич Рыжков, амбициозный молодой человек с дальним прицелом. Для карьерного роста у него были все необходимые качества: член КПСС (что являлось неотъемлемым условием руководителя любого уровня), напористый, исполнительный, умеющий горячо и лицемерно выступать на различных общественно-политических тусовках. Сотрудники отделения к его появлению отнеслись настороженно, зная, что эта должность считалась золотой, причем в полном смысле этого слова, и что без высокого покровительства здесь не обошлось. Весьма сомнительное по нынешним временам украшение, в виде золотых коронок во рту, в те годы считалось престижным и статусным, многие для этих целей жертвовали здоровыми зубами. Но золото в стране было в жутком дефиците, а в стоматологии поступало в ограниченных количествах, при этом его стоимость была довольно скромной, поэтому пользовалась этой услугой в основном советская элита.

Как известно, в нашей стране — всё, что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги. Золотые коронки можно было поставить нелегальным путём, но по ценам значительно превышающим государственные, их могли себе позволить в основном состоятельные граждане. Такая деятельность дантистов считалась уголовным преступлением. Но, несмотря на опасность, в большинстве стоматологических учреждений такая практика процветала прямо на рабочих местах. Учреждение, о котором идет речь, не было исключением.

Заняв эту должность, Николай Николаевич первым делом с номенклатурным трепетом переоборудовал свой кабинет: появился бюст Ленина, портрет Андропова, а полки шкафа заполнили труды классиков марксизма-ленинизма. Начал он свою служебную деятельность с самого болезненного для сотрудников ─ категорически запретил левые работы. При месячных окладах, едва хватающих на башмаки местной обувной фабрики, основная работа теряла изначальный смысл. Обычно её выполняли, как налог за возможность поработать на себя. Специалисты стали потихоньку разбегаться, остались те, у кого была возможность принимать пациентов дома, что было не менее рискованно, скрыть от соседей такой приём не всегда удавалось.

В стоматологическом отделении было пять членов партии, среди которых был зубной техник Павел Горохов. Специалистом он был отменным, но… выпивал, хотя на качестве работы это никак не отражалось. Алкоголиком не был, но постоянно находился подшофе, не переходя рамки приличия. У него на этот счет имелась своя теория: «Даже врачи считают, что алкоголь в умеренных дозах полезен, он служит примирением гнусной реальности со светлой мечтой».

В партии Горохов оказался по недоразумению, его туда втащили ещё в армии, когда находился на сверхсрочной службе. Зачем-то партийной организации воинской части понадобился рядовой солдат-коммунист. Не секрет, что в КПСС, как правило, вступали, преследуя какие-нибудь корыстные цели: карьера, квартира и некоторые другие блага, недоступные беспартийным. Членов партии даже не могли судить, предварительно не исключив из партийных рядов. Горохову никакие партийные блага не светили, да он на них и не претендовал, золотыми работами промышлять боялся, а на левых стальных много не заработаешь. Поэтому с опаской продолжал свой скромный гешефт, пока однажды Николай Николаевич его  застукал, и потребовал, чтобы это было в последний раз, иначе… И здесь Горохов взбунтовался — демонстративно перестал платить партийные взносы. Причем, не только партийные, но и остальные регулярные поборы, типа ДОСААФ, Красный Крест, Комитет защиты мира и т. п.

Заведующий не подозревал о пагубном влечении техника, и когда принялся его отчитывать по поводу взносов, не усёк, что тот находиться «под мухой», а Горохов, пребывая в состоянии хмельной бравады, с вызовом заявил:

─ Лишних денег у меня нет!

Николай Николаевич опешил.

─ Что значит «лишних»? ─ ужаснулся он. ─ Да вы знаете, что за такие слова вы вылетите из партии!!!

─ Напугал! ─ скривил губы Паша. ─ Не очень-то большая честь состоять в вашей зажравшейся шарашке, где уже не осталось ни одного приличного человека.

Николай Николаевич стоял бледный и с опаской глядел на митингующего коммуниста. Горохов, хотя и был поддавши, отдавал себе отчёт, что минули времена, когда за подобные речи можно было лишиться не только партбилета, но и свободы. Но с появлением в Кремле либерального Горбачёва в журнале «Огонёк» или в газете «Московские новости» писали и не такое. Поэтому в тот раз Паша увлёкся и наговорил много чего про партию, про номенклатурные привилегии и ещё чего-то в этом же духе. Заведующий, не дослушав, выбежал из лаборатории.

Сотрудники стали уговаривать Пашу остыть, покаяться, признаться, что был пьян и погорячился. Но он на уговоры не поддался и тут же написал заявление следующего содержания: «Прошу исключить меня из членов КПСС ввиду невозможности платить партийные взносы из-за низкой заработной платы», и отнёс бумагу в кабинет заведующего. Статус партбилета в СССР трудно было переоценить. За его небрежное хранение или утерю могли последовать жёсткие санкции, вплоть до исключения из партии. Крылатая угроза ─ «партбилет положишь на стол» — для коммуниста была одной из самых страшных кар, за которой мог последовать и арест. Спесивый заведующий на заявлении Горохова размашистым почерком наложил резолюцию: «Не возражаю» и отправил бумагу в свою парторганизацию. Но уже на следующий день он сам был вызван «на ковёр» к товарищу Еремееву. Находясь в состоянии административного неистовства, партийный идеолог на мгновенье вперил в Николая Николаевича тот страшный взгляд, от которого подчинённые цепенеют, а после принялся обкладывать парторга такими словами, что стоящее в углу знамя становилось ещё краснее.

— Партия вас направила на ответственный участок работы, где, мало того, что в государственном учреждении процветает частнопредпринимательская деятельность ─ ревел секретарь ─ так еще какой-то (непечатное) хочет добровольно покинуть ряды партии! Тоже мне, диссидент, академик Сахаров! Да за такой скандал ты сам вылетишь из партии! ─ орал он, гневно оскалив рот с золотыми зубами.

Струхнувший Николай Николаевич, поскуливая от подобострастия, впал в предынфарктное состояние. Стараясь придать своему лицу выражение преданности и раскаяния и борясь с набегающей слезой, глядел на секретаря с собачьей кротостью. А когда накал страстей пошёл на убыль, стал его клятвенно заверять, что не позволит коммунисту совершить непоправимую ошибку и убедит заблудшую овцу остаться в рядах родной партии заодно усилит борьбу с незаконной деятельностью.

Секретарь буркнул:

─ Идите, Николай Николаевич, и хорошенько подумайте!

Бедный Николай Николаевич без сна промаялся всю ночь, с дрожью вспоминая страшное слово «хорошенько». На следующее утро он шёл на работу с мыслю «Осталось графа Потоцкого уговорить». Он пригласил Пашу к себе в кабинет и, чтобы сгладить неловкость, примирительным тоном предложил:

─ Павел Романович, давайте по-мужски. По прежним временам вы наговорили примерно лет на десять. Это, конечно, шутка; сейчас другие времена, прежние методы партия осуждает. Мы вас ценим как специалиста, сотрудники вас уважают. Ну, что-то лишнее сболтнули, не по злобе же. Вы столько лет в партии и в чём-то, может, правы. А если так уж трудно с взносами, обещаю, мы эту проблему решим.

Горохова уговорить не удалось. На очередном заседании партбюро он чувствовал себя как в серпентарии и был из партии благополучно исключён. Через полгода поправивший здоровье Виктор Дмитриевич вышел на работу врачом на полставки, а Паша так и работал зубным техником. Однажды они вместе шли с работы, и Горохов спросил бывшего шефа:

— Вы не жалеете, что вас больше не избирают парторгом?

— Какой теперь из меня парторг, я же на инвалидности, — ответил осторожный Виктор Дмитриевич.

А Паша неожиданно заявил:

— А я так жалею, что вышел из партии, — и после недолгой паузы добавил — раньше заходил в любую забегаловку без копейки в кармане, клал на прилавок партбилет, и мне наливали, сколько потребую. А теперь, без партбилета, не наливают, даже паспорт в залог не берут, знают, что получить новый — плёвое дело.

Пройдет не так много времени, товарищ инструктор райкома станет господином Еремеевым и войдет в совет директоров Сельхозбанка, Николай Николаевич возглавит частную стоматологическую клинику, а техник Горохов с доктором Тимофеевым так и останутся на своих рабочих местах.