Возвращаясь, победители пьяно орали, вдыхая обычный воздух, выдыхали воздух победы. Казалось бы, пороха не понюхавшие должны были, вдыхая воздух победы, обычный выдыхать в атмосферу, ан нет, не тут-то было.
В КОНТЕКСТЕ БЕЗУМИЯ
Субботний день Дениса Ивановича в контексте безумия
В субботний день Денис Иванович Пухов, 22 лет, русский, белый, 175 см., 69 кг., не женатый, образование среднее, студент и служащий банка, регистрационный номер 458-Щ, проснулся в рекомендованный промежуток субботний в восемь утра, перевернулся с левого бока на правый, почесал правую подмышку и левую ягодицу, громко выпустил за ночь слежавшийся воздух, несколько атмосферу испортив, подумал, что зря так рано проснулся, мог бы ещё полчаса безболезненно подремать и усилием мысли вызвал расписание дня, рекомендованное международным Советом по внедрению праведных смыслов (СВПС), который после Крушения и Распада (КиР) руководил жизнедеятельностью стран бывшей империи. Всё было, как бывает всегда в день субботний, в универ и на работу не надо. Единственно важным Денис счёл пункт вечерний СТ — Сексуальная Толерантность. На прошлой неделе он был гостем желтокожей трансгендерши Майи, уроженки Новой Зеландии. Перед этим принимал лесбиянку Эстер, белую из Южной Дакоты, а ещё раньше гостил у чернокожей Кристины, уроженки Крыжополя, а что было совсем до того, позабыл. Волей программы СТ на сегодняшнюю ночь между субботой и воскресеньем ему выпал чернокожий еврей, гомосексуалист, уроженец Израиля с внушительными персональными данными, которые Дениса несколько напугали. В самом деле, что он будет делать с этим 2003 см., 112 кг.? Денис стал прикидывать: если тот так, значит, ему этак придётся, а если тот этак, то хорошо бы живым наутро проснуться.
Весьма и весьма предстоящим сюрпризом испуганный, он прокашлялся и голосом истинно покаянным чётко, разборчиво, как и требовалось, иначе и не засчитывалось, произнёс, к Приёмнику покаяния (ПП) со всей искренностью, на которую был способен, голос свой, юношескую звонкость не успевший ещё потерять, направляя:
Я грешный грехами отцов своих, убийц детей, стариков, женщин, мужчин, несущий проклятие до третьего-четвёртого поколения, семижды семь раз каюсь и молю потомков убитых позволить мне жить, несмотря на то что жизни я не достоин.
И ПП бодро, звонко, утреннее покаяние принимая, ответил:
Пробуждаясь, кайтесь,
Каясь, поднимайтесь!
Исполнив физиологические, водные и физические процедуры, Денис позавтракал согласно рекомендациям Совета Здоровья (СЗ) для своей возрастной и весовой категории, употребив продукты, насыщенные протеином, и, закусив бананом, стал думать о том, о чём думал всё утро: что будет делать с чернокожим евреем-гигантом.
Такое у Дениса было впервые. Гигант, точней гигантша, была. Еврей, точней еврейка, тоже, конечно, и это было так восхитительно, что Денис в самых трудных вечерних случаях её вспоминал. Чернокожие — вообще, если не секс, сколько угодно, но на ночь с его вкусом, надо признать, ещё не совсем толерантным, лучше б поменьше.
Однако такого! Нет, лучше не думать, а то, как бы о мыслях его Надзорные органы (НО) не дознались.
По программе Физического развития (ФР) Денис, надев спортивную форму с эмблемой района, в последнюю минуту, рискуя замечание заработать, выскочил на площадку, где соседи уже были готовы по рекомендации СЗ физически развиваться. Присоединившись, пытаясь нелёгкие мысли о вечернем событии отогнать, с большой неохотой, вызывая косые взгляды соседей, Денис проделал физические упражнения, идеальное исполнение которых демонстрировалось на экране — они были установлены на спортивных площадках во всех новых странах во исполнение рекомендаций по физическому развитию и искоренению алкогольной зависимости, которая в своё время была признана СВПС одной из главных причин социального равнодушия, что и привело к крушению зачаточной демократии и установлении диктатуры.
Все мероприятия субботнего дня проводились впритык, целью чего было недопущение излишка времени у населения, который бы способствовал развитию традиционных негативных тенденций, таких как лень, обжорство, пустословие и всё прочее подобное, в своё время приведшее к тому, от чего на нынешнем этапе социальной реконструкции СВПС население конгломерата стран распавшейся империи всеми средствами отучал.
Гонг, возвестивший окончание субботней программы ФР, погнал Дениса вместе с соседями по квартирам — переодеваться к центральному событию дня. Такое переодевание считалось фактором реконструкции сознания первостепенным: учёные нашли прямую связь между обвисшими трениками и равнодушием социальным. Поэтому каждому мероприятию, субботние, понятно, не были исключением, соответствовал свой дресс-код, исполнение которого под угрозой строгого замечания было для всех обязательно.
Торопливо — настолько, что мысли о предстоящем чернокоже гигантски еврейском визите из головы вылетели и пока не возвращались — Денис Иванович облачился в строгий костюм, повязал тёмный галстук — согласно утверждённому протоколу — и весь тёмный, как туча без малейших просветов, двинул неспешным, но отнюдь не медленным аллюром к районному дому собраний, где каждую субботу происходило народное покаяние.
Заняв свободное место в последнюю минуту в последних рядах под внимательным взглядом смотрящего, готового запросить регистрационный номер, что ничего хорошего не сулило, Денис трижды вместе с переполненным залом проникновенно торжественно повторил:
Мы народ преступный и духом увечный, народ убийц, жертвами проклятый во веки веков, ниц перед сердобольным человечеством простираясь, благодарим его за милостивое разрешение жить, плодиться и размножаться, хотя мы этого не достойны.
И ПП уверенно, негромко, дневное покаяние принимая, ответил:
Пообедав, кайтесь,
Каясь, развлекайтесь!
После этого на экран многоглаво и разноцветнокоже без каких-либо гендерных, возрастных и прочих истребляемых предрассудков выплыл СВПС и, по определению Дениса Ивановича, которым он ни с кем не делился, как утренняя моча, потекло бесконечным потоком всякое-разное: о новых программах воспитания возрастных категорий с упором на от нуля до пяти, об открытии в области смыслов нюансов раскаяния и многое другое, входившее слушателям в одно ухо, чтобы ничего не затронув, выйти в настороженную пустоту.
Как всегда, главною была великая мысль: тогда терпели, теперь и подавно.
Но всё ведь кончается. И это закончилось.
Таким образом, кульминации покаянной достигнув, день торжественно упёрся в обед, и народ, демонстративно не торопясь, перетёк в соседнее помещение, где были накрыты столы, по предварительным заказам сервированные роботами согласно программам обслуживания и разрядам обедающих торжественно и с бокалом вина, полагающимся достигшим восемнадцатилетия, за исключением признанных злоупотребляющими алкогольными напитками от возраста независимо.
Машинально в толпе маневрируя с рекомендованной радостной субботней улыбкой на тщательно выбритом весёлом лице, Денис пробирался к своему ряду столов, минуя многочисленные вегетарианские разных типов и видов: с молочными продуктами или без, морепродукты да или нет и т.д. во множестве вариаций. Его ряд мясо едущих стоял на самом краю, на отшибе, словно провинившийся школьник, которого выгнать из класса нельзя, бо непедагогично, а терпеть никак невозможно.
После питательного обеда: грибная закуска, харчо, тефтели, суфле и вино с фруктами (ему груша досталась), народ перевалил в предыдущее помещение, где по программе Культурного замещения (КЗ) силами межрайонного культурного объединения был дан спектакль по известной пьесе известного автора «Развенчанный Z», в котором выпукло демонстрировались нравы когдатошнего руководства, приведшие к хаосу, дезинтеграции и в конечном счёте падению режима, бездне и всеобщему краху.
Едва последний возглас героя со сцены, торжественно светлое будущее, очищение, раскаяние и возрождение обещая, погас, как публика, не слишком приличия соблюдая (за целый день делать это осточертело), бурно двинулась к выходу — домой ужинать и СТ исполнять.
В отличие от толпы, Денис двинулся медленно: аппетит портил чёрный огромный еврей, который непременно под страхом строгого замечания завалится после ужина, его перед этим велено занимать интересной беседой о чём-то отвлечённом, делая это талантливо, ненавязчиво и — упаси Бог — без всяких неприличных намёков.
И чем же его занимать? Что ему интересно? И какого это мне и за что? Так Денис размышлял и до ужина, и во время, и после него уже в домашней одежде, однако без вольностей.
Питательно тайно отужинав не рекомендованной колбасой, Денис трижды произнёс вечернее покаяние:
Великий мне жизни даритель Гордиенко Степан Алексеевич пятнадцати лет, мной бомбою убиенный в его родном селе Сулимовка Бориспольского района Киевской области, коленопреклонённо благодарю тебя за мною в твою честь прожитый день, прости меня и спаси, и даруй завтрашний день мне, прожить его не заслужившему.
И ПП умиротворённо, тихо, вечернее покаяние принимая, ответил:
Засыпая, кайтесь,
Каясь, размножайтесь!
Произнеся и получив благоприятный ответ, Денис приготовил одежду, постель и тело согласно рекомендации по приёму сексуального гостя и полн дум тяжёлых и смутных сел в кресло подобен Гераклу, предстоящий великий подвиг обдумывающему.
Победа и победители в контексте безумия
Бессмысленное предостережение
Возвращаясь, победители пьяно орали, вдыхая обычный воздух, выдыхали воздух победы. Казалось бы, пороха не понюхавшие должны были, вдыхая воздух победы, обычный выдыхать в атмосферу, ан нет, не тут-то было. И они выдыхали победный. Это не физика: газы при нагревании расширяются, здесь метафизика, и чтобы её осознать ни Бойля с Мариоттом, ни великого Райкина недостаточно. Воздух победы — субстанция непростая, суровая, нежная, пьяняще очень опасная. В соответствующей пропорции умеренно веселящая, эрекции победителей убедительно помогающая, только кто её, пропорцию, соблюдает? Да и кому она ведома? Редкая, не изученная, теоретическому осмыслению и химическому анализу не поддающаяся. Глупцы: чем больше победного воздуха, тем лучше, тем справедливей, прекрасней. Мудрецы: осторожно! Только кто мудрецов этих, которые ещё не родились, слушает? Своих нет — наймите чужих! Дорого — самим на послевоенную жизнь в победном воздухе не хватает. Задумайтесь: почему? Ответ: слишком много победного воздуха. Так круг замыкается, выхода нет, гром победы раздавайся — победитель веселись. Но и веселиться надоедает. Есть в жизни, воздухом победы пропитанной, и другие потребности. А их, впрочем, как и веселья, как и всего хорошего, на всех не хватает.
От обилия победителей обмелели фонтаны, реки, пруды, озёра и территориальные воды. Несмотря на потери, в соответствии даже с официальной статистикой жуткие, и впрямь с трудом исчислимые, победителей оказалось намного больше, чем побеждавших, и они, что совершенно понятно, отличались повышенной узнаваемостью, повышенной громкостью и повышенной проходимостью. Такие себе джипы, не очень комфортабельные, зато очень горластые. За этими джипами политики вели охоту по-взрослому: не до сафари, и были уже отмечены случаи, когда джипы водителей своих, вывалив в придорожные канавы, не просто обгоняли, а заменяли.
И до победы движение было не лево- и не право-, а очень разнообразно сторонним. Вокруг фонтанов, озёр, прудов, вдоль рек и побережья морского всё громогласно ехало, плелось, мчалось, летало, ну, а после в разные стороны понеслось, бурля, хаотично, в разные стороны потоками загибаясь. Потоки были различные: информационные, транспортные, финансовые, людские, разогнавшись до чудовищной громкости, они бешено неслись, оглушая соседние и не только земли и государства, которые от чужой великой победы затыкали уши чем только могли, скупая защитные наушники у всех, даже у слаборазвитых в акустическом отношении государств.
Хор победителей? Это бы ничего. Музыка победы прекрасна, но ор победителей — нет ничего оглушительней.
Потоки только на первый не искушенный взгляд могли показаться текущими друг от друга отверженно, самостийно. На самом деле они перекрещивались, друг в друга впадая и опять разделяясь, чтобы в какой-то момент, соединившись, обрушиться на головы публики таким водопадом, что брызги и грохот достигали ничего не подозревающей Ниагары, которой становилось совестно собственной гордыни, на поверку пустой кичливостью обернувшейся.
Поток, победный не исключение, на то и поток, чтобы нести всё без разбора, всё перемешано с сором и вздором, чего и до и после победы немало, но в минуту победного торжества — бесчисленно, и как тут не увериться, что всё в мире сор, и более ничего. Ор — тот же сор, за скромную поэтичность простите, из множества сорных голосов, всякое-разное проповедующий с диким азартом. Тех, кто, переговариваясь вполголоса, обсуждал, как врага победить, осталось немного. Дело известное, на поле битвы победителями первыми уверенным шагом мародёры вступают и только потом маркитанты снятое с погибших, побеждённых и победителей, которых смерть уравняла, цену подвигам своим до небес поднимая, целомудренному населению продают. А те? Покупают. Да и куда же им деться? Что-то надо носить, верить надо во что-то, детей надобно чему-то учить, на школу, тем более победную, полагаясь не слишком.
Там ведь сипло, хрипло, уж как получится, победные песни согласно последним методическим указаниям очень громко поют, детей оглушая, их девственный слух не жалея. И то сказать, рано ли, поздно их уши девственность потеряют, так что под присмотром педагогическим — Сухомлинский, деток в сад и лес водивший гулять, Жан-Жак Руссо, своих детей по приютам заныкавший — куда как надёжней и благопристойней радио, телевизора, тем более интернета, где от голых дядек и тёток ни отбоя нет, ни покоя.
Победа! Какого сдуру в столице проспект и площадь Победы переименовали в нечто столь древнее, что никто из живущих не помнит, будто бы когда-то так назывались. Выпустили бы разъяснение, какую победу имеют в виду, и таблички бы менять не пришлось, сколько бы сэкономили. Тем не менее впервые в своём бытии скромном более чем архивариусы и знатоки старины почувствовали на лицах своих лучик пусть не славы, но некоторой, скажем, известности. Их спрашивали, они отвечали, иногда путаясь в показаниях: не всё было так однозначно, как требовалось, и они сбивчиво отвечали, иногда чуть-чуть привирая.
Победная война всё спишет, конечно, но слишком много на разных площадях, улицах, скверах пустых пьедесталов, словно пней, деревьев лишённых, торчит. Изысканному взору такое представляется совсем не эстетичным. А в победе, как в человеке, всё должно быть прекрасно. Мысль спорная, однако навязчивая. Стали думать-гадать, спорить-рядить, кем пустующие пеньки заселить. У думающе гадающих, споряще рядящих идей было немало. Но только какой знаменитый покойник выбьется в фавориты, тут же противники своего великого мёртвого плетью что есть сил погоняют, противника пытаясь подрезать, подкузьмить разными фактами биографии: того не предвидел, там дал слабину и так далее разное прочее. К тому же и снятые с пьедесталов не все оказались сволочами продажными, раздались даже голоса оппортунистов на свои места, насиженные не только воронами и голубями, их возвратить. А пока места на пьедесталах сиротливо пеньками, деревьев лишёнными, безжалостно пустовали, навевая мысли скорбные, о вечной непредсказуемости потомков.
Из-за бугров — их оказалось немало, это раньше был только один — по новым топонимам полились потоки желанные самые, догадайтесь какие. Их перехватывали потоки людские и при помощи транспортных в нужном направлении отправляли. Игра потоков для невооружённого глаза была совершенной невидимой. И — слава Богу. Ибо, глядя на неё, словно на солнечное затмение, мер предосторожности не предприняв, можно ослепнуть. Раскалённой солнечной лавой, совершенно помпейской, катились по улицам, площадям, переулкам и тупикам с новыми, совершенно не известными людям названиями золотые потоки, затопляя молочные реки в берегах совершенно кисельных. И не за тридевять земель и даже не за три версты киселя хлебать, а тут же под носом — опускай ведро и зачерпывай, зачерпнув, вновь опускай, чтобы, опять зачерпнув, купить хибарку на золотом берегу, а лучше лазурном. И всё это победе благодаря и победителям, большинство которых ни в золотом, ни в лазурном уже не нуждалось, удовольствовавшись тем, что Бог послал и люди им отвели.
Скажете: так бывает всегда, все победы такие. Спорить не стану. Хотя эта голая откровенность, не скрою, крайне мне неприятна. Но что вам на том берегу до меня? Разные берега — разные правды, а истина где-то посередине, на дне — утонула, сколько старик не станет невод забрасывать, кроме золотой пакостной рыбки, не вытащит ничего, чтобы старуху порадовать, вот и достанется она поэту злющей-презлющей каргой, трёх карт тайну хранящей.
Боевые подруги победителей, и выживших, и не выживших, будут чётко к делу приставлены: детей на съёмных квартирах воспитывать, материальные трудности героически одолевая, продолжая традицию безотцовщины, пустившую ещё до войны глубокие корни. Их назначат подрезать различные учреждения, польза от которых лишь та, что сотрудники получают зарплату, спонсируемую из-за тех же бугров, которые, поначалу отчаянно зеленея, постепенно будут желтеть, а затем белёсо по ветру одуванчиковой пыльцой полетят, да с такой быстротой, что никто не успеет вино приготовить.
Во время войны у сражающихся, а затем побеждающих множество согревающих душу бредовых фантазий нечаянно зародилось. Никуда не девшись после победы, они обратились в выдумки, вымыслы, измышления, капризы и прихоти с твёрдой, ничем не разрушаемой сумасшедшинкой — не выскрести, не выцарапать, не выласкать ни руками, ни ногтями, ни губами, ничем.
А что там на востоке, у побеждённых? Да ну их. Пусть сами в отходах своих промышленных и не промышленных разбираются. Поделом вору и мука. А то, что выйдет из перемоловшегося, не про них: по усам, тщательно выбритым, течь будет, в хавальник, на чужое раззявленный, не попадая.
Победители, на сороковой день победу отпраздновав парадом, пиром, приёмом в честь забугорного воинства, начнут думать-гадать, про финансовые потоки информацию собирать, чтобы в нужном месте врезку сделать аккуратненько, для чужого глаза совсем незаметненько, причитая о сдохшей корове, чтобы соседу сделать приятное, пусть о недостойном его ума и фантазии вовсе не думает.
Вот так, на малый интерес в теннис с иностранным партнёром играя, слегка ему поддаваясь, думает победитель, в перерывах напитки витаминные попивая и размышляя, как бы побыстрей и подешевле с этим тупым мурлом разобраться, чтобы вернуться к ней, послевоенной подруге, баснословно в давние времена с взвизгами забугорно воспетой:
Моя Марусечка, моя ты куколка,
Моя Марусечка, моя ты душенька.
Моя Марусечка, а жить так хочется,
Я весь горю, тебя молю: «Будь моей женой!»
Насчёт последнего, конечно, торопиться не надо, всему своё время, а ныне времена совсем не тогдашние. Эту подачу надо принять, а вот следующую пропустить, спотыкаясь, только чтобы этот козёл не промазал.
Ну, и вдовы, конечно. Поплакав-попричитав, все былые грехи, включая шуры-муры, мужьям, героям павшим, прощая, за место под солнцем и под луной стали бороться друг с другом. То есть подруга с подругой. А с кем же ещё?
Не бывшие замужем вышли задним числом, на своей фамилии бывшие взяли по-быстрому мужнину, на неблагозвучность более внимания не обращая.
На всех хорошего не хватает. Тем более — лучшего, которому предела нет, не было и не будет. Вначале свары были исключительно подковёрными. Но шила в мешке не утаишь, а вдовьи дерзания — под ковром. Коготок увяз — тут птички себя и показали: затарахтели, затараторили, юбки задрав, тонким импортным бельём пастельных цветов одна другую яростно оскорбили. После чего, помолясь об успехе, стали требовать их фамилии поместить на табличках улиц и площадей, на освободившихся пеньках фигуры мужей своих незабвенных поставить, персональную пенсию учредить до третьего-четвёртого, как сказано в Библии, поколения. Вдовы были ужасно настойчивы, по всем каналам, обретя дар речи, иногда даже сквозь слёзы, как осы, жужжали, так что объявившие себя победителями от них отмахиваться соболезнованиями, прославлениями и купюрами очень устали. Некоторые победители даже пытались отдельно взятых на краткий срок для нужд электоральных своих приспособить. Но те даже одноразово были невыносимы, и самые умные от них отказались, заключив с соперниками пакт о неиспользовании вдов, иначе всем от них поплохеет, не исключено — неотвратимо.
Тем более что тем временем главный поток стал мелеть и скудеть: безвозвратная жертвенность ведь не бесконечна. То ли бугры стали выше, то ли напор стал поменьше, но забугорная щедрость — где она растворялась, там поняли скоро — стала стушёвываться, как сказал один великий писатель, скукоживаться, как говорили все, не только писатели, кожей шагреневой, как жизнь — Божий дар, сокращаться.
А когда прилетят похожие на порхающих бабочек большие быстрые деньги, выйдут ловить их с сачками многочисленные энтомологи, юные, старые, опытные и начинающие, местные и заезжие. Всех потянет, все набегут: ловись бабочка большая и больше, ещё больше, ещё!
И тут уже молись, не молись, реки стали течь не золотые — молочные в кисельных, ясен пень, берегах, на которых, истоптанных, покорёженных, выросли невиданной доселе величины и плакучести ивы, ветви свои в воду, летними вечерами тёплую, словно молоко парное, жалобно опустившие под мычание коров, с тучных лугов по домам пейзан возвращающихся под звон колокольцев, не дар-валдайских, понятно, с недалёкого тракта раздающегося несмело, для уха чуткого ужасно, жутко печально.
Это что за
бреджанр такой? Уж сильно непостижимо крут художественный изыск.