Человек красит свою должность, наоборот редко получается. Но у должности свои заморочки. Не всегда со знаком плюс. Константин Владимирович ушёл из жизни в 63 года, в возрасте, когда перед нынешними политиками — не паханное поле деятельности. Сказались ранения на той страшной войне.
Ненормированная стезя газетчика
ДОЛЖНОСТЬ — ДЕЛО ДЕСЯТОЕ
Человек, от которого не пахло президиумом
Сверстницы знали назубок сборник Константина Симонова «С тобой и без тебя». Завидовали актрисе Вере Серовой. За красивую любовь, которую ей подарила судьба. Школьная программа рекомендовала восхищаться эмоциями Татьяны и Ольги из «Евгения Онегина». Ну ещё герои Чернышевского кое-что добавляли. А тут счастье привалило чуть ли не современнице.
В Мурманске, на преддипломной практике в «Полярной правде», на меня пахнуло теми же восхищёнными интонациями. Из уст сотрудниц газеты, моих лет или чуток постарше. Дамы в кабинетах не обращали на меня внимания, глянут искоса и продолжат разговор. Перекатывали языками одну и ту же историю. Видимо, случившуюся накануне моего приезда. Говорили о каком-то Полтеве, ответственном секретаре. В партячейке редакции мужика призывали к порядку, а он, Полтев, выпятив толстые губы, повторял и повторял:
— А я её люблю…
Эпизод напрочь выветрился бы из памяти, да в начале девяностых Николай Бакшевников привёл меня в дом Полтевых. Константина Владимировича лет пять, как не было в живых. Николай представил меня Светлане Алексеевне Поповой, вдове Полтева, их дочери Галине. Как бы сами собой всплыли интонации давних возгласов редакционных дам.
Светлана Алексеевна, живая легенда мурманского телевидения, сама достойна поклонения коллег — это я уже знал. При этом она не жалела времени и сил для осуществления задумок мужа, многие годы возглавлявшего сектор печати в Мурманском обкоме партии. Позвольте высказать догадку, в справедливости которой уверен. Толстенный том Николая Бакшевникова «Журналистика Кольского края. ХХ век» — завет и рекомендация заведующего сектором.
Человек красит свою должность, наоборот редко получается. Но у должности свои заморочки. Не всегда со знаком плюс. Константин Владимирович ушёл из жизни в 63 года, в возрасте, когда перед нынешними политиками — не паханное поле деятельности. Сказались ранения на той страшной войне. Постоянно напоминали о себе, вынуждали при ходьбе как-то неуверенно выставлять раненную ногу.
Пока Константин Владимирович был при исполнении — я не вникал и не сопоставлял. Но вот подкатили воспоминания и всё чаще прихожу к мысли, что многие свершения в журналистике Мурманской области были задуманы или подготовлены К. В. Полтевым. Та же газета областного центра «Вечерний Мурманск». Во что она превратилась и кто довёл её до плачевного состояния — вопрос не к Константину Владимировичу.
Задумал издание этой городской газеты именно он. Иначе бы в тот, может быть, единственный случай, когда мы остались вдвоём в его кабинете, он не рисовал передо мной, редактором самой маленькой в области районной газеты, перспективы мурманского издания. Интересовался моим видением оформления полос, названиями рубрик и прочими мелочами, без которых газете трудно обрести лицо. Зачем К. В. нужны были мои взгляды и представления? Не знаю. Обычно глядел на него снизу-вверх, из зала в президиум. Полтеву по должности полагалось. На собраниях газетчиков, на перевыборах в областном Союзе журналистов он пристраивался сбоку стола.
Время от времени Полтев собирал представителей низовой прессы. Обычно, в качестве основного блюда семинара — обзор газет, проводимый тонким стилистом, редактором областного издательства Александром Борисовичем Тимофеевым. Разбор ошибок и вёрстки, вообще подачи материала. От скуки как-то пустил по рядам четверостишие:
Семинарий был таков:
Надавали матюков!
А газету «Мирный атом»
Обложили мирным матом.
Привилегия вип. пациента
Листок попал на руководящий стол. Кураторы по очереди мрачнели, лишь Константин Владимирович заулыбался и стал искать меня глазами. Последний раз видел его улыбающимся в палате областной больницы. Сейчас бы сказали — в вип. палате для ответственных работников обкома партии. В просторной прихожей больной принимал нас с редактором «Кандалакшского коммуниста» Разиным. Грустно улыбнулся в ответ на наши уверения, что лежать ему в больнице осталось всего ничего. Мы старались внушить больному надежду на скорое выздоровление. Боюсь, пациент нам не очень верил.
Два раза, в середине и в конце восьмидесятых, мне довелось по месяцу провести по ту сторону приёмного покоя Мурманской областной больницы. В палатах на три-четыре человека и на двадцать пять. В «больнице для бедных», как сказали бы продвинутые ораторы в горбачёвскую перестройку. Врачей в этом медицинском заведении подбирали по высочайшим профессиональным требованиям. Напряжёнка наблюдалась по линии оборудования. Только к девяностым годам прошлого века появился такой замечательный прибор, как УЗИ. Определявший на глаз наличие камней в почках. Проверенный веками рентген порой демонстрировал слепоту. Из-за чего меня и держали в отделении с подозрением на туберкулёз.
Уверен, трудности с диагнозом заставили врачей положить К. В. Полтева на обследование. Наихудшие подозрения выразились в представлении пациенту двухкомнатной палаты. Вряд ли заведующему сектора такая привилегия полагалась. Но специалисты своего дела хотели докопаться до истины, не доставляя пациенту излишних неудобств. К сожалению, их предположения оправдались.
Меню в больничной столовой, поверьте слову, почти не отличалось от меню в кафе, где обком устроил показательные перестроечные поминки Константину Владимировичу. У значительной части пациентов областной больницы в анамнезе солидные сроки пребывания в местах столь отдалённых. Застарелый туберкулёз. Кормили в больнице, во всех её корпусах (в трёх из них меня лечили), отменно. В добавке не отказывали. В ресторанах Мурманска и Кандалакши заказывал для сравнения уху из трески. Порой в тарелке плавали белые хлопья, подобно снежинкам в густой снегопад. Но вкус всё равно не тот. Раз в неделю больничную столовую посещал кто-нибудь из начальственного состава больницы, дабы лично проследить, чтобы каждому едоку досталось по ложке чёрной икры…
Как все мужики, наслышан о страданиях женщин, переставших следить за диетой. Так вот, оба раза по прибытию из Мурманска я с удивлением обнаруживал, что джинсы превратились в лосины, с натугой налазят на ноги. Хотя, повторяю, спал «в палате для бедных» и питался «в столовой для бедных». Не привилегированных пациентов.
Гримасы перестройки
Спустя месяц или два после нашего с Разиным визита — сообщение обухом по голове: Константина Владимировича не стало. В день похорон на кладбище, что у дороги в аэропорт, собрались газетчики областного центра и области. Желающие отдать последний долг уважаемому человеку всё прибывали. Слово «демонстрация» явно из другого контекста, но иного определения не подберу. Мрачное место между областным центром и аэропортом вряд ли когда вмещало столько провожающих.
По выходе нас дожидались стройные ряды автобусов. Молодые люди в ранге инструкторов обкома предлагали поехать в кафе, помянуть, по обычаю. В полном соответствии с новой установкой по борьбе с пьянством — на трезвую голову. Оказалось, не шутили. Столы в прямом и переносном смысле ломились от яств, включая аппетитные «котлеты по-мончегорски» — из свинины пополам с треской. Деликатесами предлагалось заедать спичи товарищей из похоронной комиссии. После второго-третьего оратора зал опустел. Мы разъехались по гостиницам, благо тамошних буфетов указание обкома не касалось.
Не решились позвать с собой супругу Константина Владимировича. Наши искренние соболезнования уменьшили бы, приглушили боль утраты. Каждому было что рассказать о том, как опекал и подставлял плечо журналист, ощущавший оголёнными пальцами проявления жизни, радовавшийся нашим удачам и огорчавшийся упущениям. Олицетворявший для нас высший профессиональный суд, ежели допустить существование такого органа.
О супруге Константина Владимировича, Светлане Алексеевне Поповой, надо бы рассказать отдельно. Всю свою творческую жизнь она провела в Мурманской телестудии, прошла все ступени служебной лестницы, до самой главной. В мои времена газетчики с радистами и телевизионщиками почти не пересекались. У нас читатели, у них слушатели и зрители. Способы воздействия разные, как и подводные камни, на которые волей-неволей наскакиваешь.
Книги, которые Светлана Алексеевна написала вместе с супругом, читал. «Саамская легенда» достойна стать учебным пособием к периоду истории, посвящённому царствованию Анны Иоановны. Мурманское книжное издательство — единственный случай! — трижды книжечку переиздавало. К характеристике этой семейной пары добавлю от себя строку. Светлана Алексеевна чуть ли не последней среди телевизионных коллег была удостоена звания «Заслуженного работника культуры РСФСР». Случилось это в декабре 1985 года, спустя месяцы после ухода из жизни Константина Владимировича. Берусь предположить, что Полтев вычёркивал супругу из списков. Нет, не с оглядкой на «А что скажет графиня Марья Алексеевна?». Просто считал: когда придёт срок — «слава тебя найдёт».
Перелистал «Энциклопедию» Н.А. Бакшевникова и вышедшую на десять лет ранее книгу «Кто есть, кто в культуре Мурманской области» (о Заслуженных работниках культуры). Много знакомых лиц, все отмечены государственными наградами. А у Константина Владимировича, даром, что три пятилетки кряду заведовал инстанцией, имевшей самое прямое отношение к наградам и званиям, лишь ордена и медали за войну.
Не скажу, в каком доме жила семья Полтева. Ничего из ряда вон в глаза не бросилось. Книги, которые откроешь более одного раза — словари и справочники, томики стихов. Книги у Полтевых жили, не громоздясь в проходах, не занимали все свободные места у стен.
Было ещё несколько общений со Светланой Алексеевной. Виртуальных. Вдали от Мурманска. Не было дня, чтобы Николай не звонил Светлане Алексеевне, не обменивался информацией. Когда, наконец, вчитался в «Энциклопедию мурманской журналистики, уразумел: жена Константина Владимировича не просто направляла Бакшевникова на великий труд, а постоянно консультировала и собственноручно заполняла пробелы, писала о людях, с кем довелось бок о бок работать или посчастливилось общаться. Воплощала в жизнь задумки своего супруга. Составителю «Словаря-справочника» без неё пришлось бы худо.
Командировка заведующего сектором
Константин Владимирович в здании обкома считался белой вороной. Орнитологи скажут: в стае чёрных белым не место. Однако таковые встречались. Чем дальше от центра — тем чаще. Иначе вряд ли бы мне, «инвалиду пятого пункта», удалось бы поступить на журналистику в университете города Свердловска. А редактор областной газеты в Перьми предлагал мне работу, не взглянув на мои паспортные данные.
Энергично «колебавшихся вместе с линией партии» (мрачноватая шутка того времени) вокруг хватало. На госэкзамене по Истории партийной печати меня завалил заведующий этой краеугольной кафедрой. Пришлось осенью мотаться в Свердловск на пересдачу.
Ещё один госэкзамен касался основного предмета — журналистики. Накануне очередного Съезда партии я избрал практическую тему «Стихотворный фельетон в газете». Предстояло опубликовать энное количество сатирических залпов. С первой частью задания более-менее справился, но найти место, где бы мои творения напечатали, оказалось непросто.
Официальным руководителем моего диплома был фельетонист «Уральского рабочего», приглашённый на ту же должность в «Правду». Он поставил мне «твёрдую четвёрку». Извинялся, готов и «пятёркой» оценить, да должность мешает. Зато рецензент, известный на Урале поэт-сатирик Игорь Тарабукин, лично явился на экзамен, доказывал, что мои фельетоны украсили бы журнал «Уральский следопыт» и что автор, то есть я, может вырасти в явление всесоюзного масштаба.
Тем временем склероз в стране крепчал (мрачноватая шутка того времени). После защиты диплома прошло семь застойных лет. Они, как выразился бы герой эпоса Остап Бендер, воздух тоже не озонировали. Закручивание гаек на периферии достигло апогея. Сотрудники заглавной районной газеты Мурманской области — «Кировского рабочего» — утверждали, что они делают свою газету по образцу «Правды», то есть: в лоб и без всяких намёков. Потому, дескать, публикуют список деятелей горкома и горисполкома, отъезжающих-приезжающих в обком и обратно. Не забывая о встречающих-провожающих. Доказать коллегам, что эта информация «льёт воду не на нашу мельницу» мне не удалось.
Почти два столетия подряд читающая публика цитирует Козьму Пруткова. Давным-давно позабыты объекты его пародий. А подражатели незабвенному Козьме рождаются и рождаются. Находят в каждом поколении почитателей. Разгадка — в небольшом, на несколько страниц, произведении Козьмы Петровича, озаглавленном «О введении единомыслия…».
Как подобает уверенному в своей правоте деятелю, Прутков, во-первых строках вопрошает: «Да разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверием начальства?». Сам же отвечает: «Единственным мерилом может быть только мнение начальства. Иначе нет ручательства, что мнение безошибочно». В силу чего Козьма Прутков считал необходимым «учреждение официального повременного издания, которое давало бы руководительные взгляды на каждый предмет».
Во времена Николая I, когда возник Козьма Прутков, в иные, не самые счастливые для страны годы, взгляды К. П. Пруткова на «Введения единомыслия…» торжествовали и давали метастазы. Держаться стороны, «которая права», проще и выгодней, чем думать самому. Беспринципных деятелей всегда хватало с избытком, могу привести десятки и сотни конкретных примеров. В Мурманской области, в родном для меня Киеве. Одни метаморфозы многолетнего заведующего отделом пропаганды ЦК КПУ, затем председателя Верховного Совета УССР и первого президента независимой Украины Кравчука чего стоят.
Постановили: «ограничиться обсуждением»
В многотиражке «Рудный Ковдор» появилась новая сотрудница, жена инженера цеха технологического транспорта, Татьяна Сапронова. Газетчица, с опытом работы и член партии. Неожиданно, её срочно вызвали в Апатиты. В отдел агитации и пропаганды горкома. О чём разговаривали — не поделилась, но вернулась мрачная и задумчивая. Психанула, швырнула пиалу с чаем в окно. Всю дорогу такая уравновешенная, спокойная и на тебе… Причина раскрылась спустя неделю, когда меня вызвали на ковёр в горком. Оказалось, Татьяну и так, и эдак убеждали возглавить многотиражку, но она категорически отказалась, сослалась на маленького ребёнка.
В кабинете секретаря горкома по идеологии все стулья у символической буквы «Т» заняты. Заведующий сектором печати обкома К. В. Полтев пристроился с краю. За два часа обсуждения, а может, и больше, не проронил ни слова. Стопочки бумаги не коснулся, так она и пролежала рядом с футляром очков.
Горкомовцы время от времени подбрасывали в огонь пламенной речи докладчика направляющие реплики. Докладчиком выступал заместитель редактора «Кировского рабочего», он же — заведующий партотделом газеты, недавний выпускник ленинградской высшей партийной школы, некто на букву Ш. Фамилию докладчика запомнил на всю оставшуюся жизнь, но называть её неохота.
Забегая вперёд, отмечу: спустя лет пятнадцать докладчик с тем же жаром отстаивал и приветствовал рыночные отношения. Снова оказался на виду, возглавил газету «Вечерний Мурманск». На какие первоисточники в ельцинские времена он ссылался и кого цитировал — не знаю. До сих пор в ушах стоит праведный гнев докладчика:
— Разве газета, которую по ошибке доверили возглавлять Махлину, может называться партийной, когда она о партийной учёбе помещает меньше материалов, чем о каких-то садоводах!..
Пытаюсь парировать цифрами — у партучёбы на страницах паритет с гонимыми садоводами. Зато в Ковдоре возникло товарищество садоводов, нацеленное на выращивание малины, клубники и даже картофеля. По примеру Ковдора в Кандалакше, Оленегорске и в Заполярном возникли общества садоводов.
Нашёл перед кем метать бисер эрудиции да информации. На мою голову посыпался град обвинений. Чуть ли не в подрыве основ государства:
— Вместо того, чтобы призывать читателей участвовать в озеленении улиц населённого пункта, многотиражная газета пропагандирует частнособственнические инстинкты…
Я слово, в ответ — десять. Пока не объявили перерыв. Обычно после бдений в промозглом здании горкома, мы забегали в ресторан поблизости. А тут едва хватило сил пойти покурить в конец коридора. Наконец-то звонок, и, значит, оглашение резюме. Тот же кабинет, те же люди за столами. Докладчик не стоит, скромно сидит в углу. Секретарь по идеологии берёт слово и сообщает, что заседание отдела закончено. Никаких выводов. Решили ограничиться обсуждением…
Впервые поездка на парткомовской машине из Апатитов в Ковдор пролетела, как один миг. Ощущение торжества справедливости вдохновляло и окрыляло. А мог бы сопоставить и уразуметь, с чего это ради зав. сектором печати обкома приехал в горком для обсуждения многотиражки? Посчитал для себя обязанностью поучаствовать в мероприятии. Отменить не мог, не в его возможностях. Но спустить на тормозах получилось…
Не умею (давало себя знать заикание с детства) выступать без подготовки. Но, когда сбежали из кафе от организованных обкомом поминок и собрались в номере редактора из Кандалакши Ефима Разина, как прорвало. Говорил и говорил, пока мне не напомнили, что водка в стаканах стынет…
Так и не дошёл до второй истории о влиянии Константина Владимировича на мою газетную жизнь. Наверное, о таких вещах надо говорить не на поминках, а при жизни. Но Полтев для меня был большим начальником, а говорить выше стоящим товарищам о том, как тебе повезло встретиться с ними, не получается.
Райком горкому глаз не выклюет
Кировский горком уступил поле деятельности Ковдорскому райкому. Райком обзавёлся собственной газетой. Она никак не могла достичь четвёртой части тиража многотиражки. Я наотрез отказался перейти в заместители к очередному питомцу Ленинградской партшколы, назначенному редактором. Давили на меня и разные семейные обстоятельства. Словом, терпел-терпел и вернулся в Киев. А там никакой работы, кроме, как в книжном издательстве, не предвиделось. Ковдор продолжал жить во мне. Книжицу о реконструкции ГОКа набросал. Заодно очерк для всесоюзного журнала «ЭКО» — о директоре Сухачеве — сотворил. Очерк в журнале «для директоров» кажется, помог моему герою остаться при исполнении.
А с книгой в Мурманском издательстве не сварилось. Её направили на рецензию председателю облисполкома Комарову, пару лет сидевшему в Ковдорском райкоме. К расширению мощностей ГОКа отношения не имевшего. Моя книга перспективному выдвиженцу не понравилась. Во-вторых, «из-за несерьёзного изложения материала», а, во-первых, «автор недостаточно осветил вклад обкома партии в развитие мощностей КГОКа…».
Пришёл, наконец, вызов, подкреплённый адресом новой квартиры в новом доме… Отнёс заявление в милицию за разрешением въезда в погранзону. Обухом по голове телеграмма из Ковдорского райкома партии. Никем не подписанная, но авторитетно сообщающая, что «райком не рекомендует мне воспользоваться вызовом дирекции комбината…». Надежда вновь оказаться при деле померкла. Директор ГОКа, понятно, от своих слов не откажется, но придётся работать в техотделе, а такой работы и в Киеве, где местные патриоты практиковались на евреях, для меня хватало.
Поплакался ребятам в «Полярку». Огорчился ответственный секретарь «Полярной правды» Бакшевников, мой знакомый со времён преддипломной практики в Мурманске. Неожиданно он позвонил и спросил, а не соглашусь ли я на должность редактора районной газеты? Пусть самого маленького по населению района полуострова, но всё-таки газета выше многотиражки рангом.
Не обошлось без вмешательства Константина Владимировича. А несколькими годами позднее, когда Полтева уже не было в живых, осуществилась его подсказка сделать меня доверенным лицом секретаря обкома на выборах в Верховный совет. Перестройка нуждалась в нестандартных методах агитации и пропаганды. Один прыщ по фамилии Оболенский из апатитского КолФАНа чего стоил! Но это другая история. Константин Владимирович до неё не дожил, судьба уберегла.
Сменились эпохи, повсходили и завяли идеологические установки. Отпала, вроде её и не было, шелуха из громогласных ниспровергателей, суливших золотые горы и кисельные берега. Где они, кто их видел и пробовал? Ау!
Волей-неволей возвращаюсь к Козьме Пруткову, к его бессмертному совету «Удивляйся, мой друг, но не подражай!». В памяти остались люди, которые «имели своё собственное мнение, даже если не были удостоены особым доверием начальства». Много за плечами, по словам поэта Уткина «хорошего и разного». От иных чиновников остались не слова да обещания, а конкретные дела. Пусть не громкие, но реальные. До сих пор можно к ним прикоснуться и ощутить их полезность. Вот и вся разница.
Эстафетная палочка поэта
Константин Владимирович собрал книгу стихотворений юного мурманчанина Александра Подстаницкого, написал к ней предисловие. Полтев пронёс через всю жизнь любовь и преклонение перед творчеством Подстаницкого, посчитал издание сборника своим долгом.
Как-то класс, в котором учился Подстаницкий, писал сочинение на тему: «Образ Анны Карениной». Большинство учеников, как и положено, ссылались на формулировки из школьного учебника. Подстаницкий позволил себе поспорить с классиком: «Лев Николаевич! Я не согласен с Вами! Зачем Вы толкнули под колёса поезда прекрасную русскую женщину Анну?».
Не удивительно, что Подстаницкого пригласили на работу в только что открытую газету «Комсомолец Заполярья». Молодёжь редакции избрала его своим вожаком. В комсомольском билете К. В. Полтева несколько автографов Подстаницкого — принимал комсомольские взносы.
Предоставим слово составителю:
«Саша считал постыдной роль постороннего наблюдателя. Раз пишешь об этом, значит, и делать это — твоя обязанность».
И далее:
«Подстаницкий ходил на тренировки с командой рыбокомбината, то с лыжниками судоремонтного завода, то с учителями и школьниками. Под вечер появлялся в редакции, ставил лыжи в угол и садился писать. Иногда, вопреки редакционному заказу, заметка получалась в стихах. Он даже письма писал в стихах…».
Александр Витальевич Подстаницкий, стрелок-радист бомбардировщика погиб летом 1942 года на Орловщине, в районе станции Коротыш. Ленинградские кинематографисты сняли о мурманчанине фильм, с тем же названием, что и у посмертного сборника поэта — «Недопетая песня». Воспоминания о друге юности К.В. Полтев закончил словами:
«Теперь начинаю думать, что паренёк из Мурманска может быть упомянут в одном ряду с Антуаном де Сент-Экзюпери. Они сражались в одном небе. И были лучшими. А лучшие — не умирают…».
Александр 1921-го года рождения, Константин 1922-го. Война оборвала жизнь одного, сократила жизнь второму. Трижды перейдя срок, отмеренный Подстаницкому, Полтев сохранил пиетет отношения младшего к старшему.
Помню своё первое впечатление от «Прерванного полёта». Что-то мне стихи напоминали. Пока не упёрся в строки, объяснившие, кому подражал юный поэт. Конечно же, Иосифу Уткину, признанному главе «комсомольских поэтов». Не худший образец для подражания, если учесть, что ни Есенин, ни Пастернак, ни Мандельштам, ни Заболоцкий не были доступны широкому читателю. В стихи начинающего поэта перекочевали образы из творений кумира. Двадцатидвухлетний Уткин писал: «Уж бронзовый якорь заката /Бросает московская ночь». Спустя шестнадцать лет восемнадцатилетний Подстаницкий вставил в строфу тот же образ: «Кучевые облака заката /Опускают в море якоря».
В начале девяностых при разборе архивов харьковчанина Бориса Чичибабина, исследователи обнаружили среди черновиков несколько стихотворений Уткина, переписанных бисерным почерком Бориса Алексеевича. На Чичибабине оборвался почётный список лауреатов Государственной премии СССР, он стал замыкающим в ряду. Спустя год или два из-под пера Чичибабина вылились строки, до сих пор отзывающиеся болью в сердцах читателей «…Дом остался, а Родины нет».
