Михаэль Верник: Романтический диагноз

Как-то вечером я встретил его в коридоре. Воспользовавшись моментом, подошёл к нему и, обратившись на «ты» (в иврите нет иного обращения), сказал: «Глядя на тебя, я впервые не боюсь старости».

Михаэль Верник

РОМАНТИЧЕСКИЙ ДИАГНОЗ

Из цикла «Книготерапия»

Это было в девяносто восьмом. Я принимал утреннюю смену. Про одного из вновь поступивших мне передали, что это сердечный приступ, связанный с приёмом только появившейся на рынке лекарств виагры и с романтической историей в подоплёке. Сменщики еще добавили что-то загадочное про возраст «случая», но на это я особого внимания не обратил. Самого больного при приёме смены мы на месте не застали. Это не было чем-то из ряда вон выходящим — так как речь не шла об инфаркте, койка пациента находилась на отшибе, в обеденной комнате (превращённой, за нехваткой мест, в палату для «лёгких» и выздоравливающих больных), и состояние подразумевало определенную свободу в рамках больничного режима.

К завтраку я совершенно забыл про «романтический случай», но тут узрел новое лицо. Подтянутый, бодрый, высокий мужчина в больничной пижаме помогал нянечке разносить еду. Делал он это споро, с улыбкой. Его появление с подносом вызывало ответные улыбки на лицах у самых страдающих и тяжёлых больных. Я понял, что это и есть мой «романтический сердечный приступ». Улучив минутку, я прочитал в истории отчёт о поступлении и оказалось, что мужчине ДЕВЯНОСТО ДВА ГОДА! Будучи приглашён почётным гостем на конференцию строительных подрядчиков, организованную в одной из гостиниц Мёртвого моря, он прибыл туда со своей молодой (пятидесяти с чем-то лет) пассией. Вечером, для пущей уверенности и желая доставить насколько можно большее удовольствие даме, принял таблетку виагры. После романтической ночи он почувствовал новое для себя состояние — тяжесть за грудиной и пришлось обратиться к консьержу за помощью. Консьерж вызвал «скорую», которая доставила героя-любовника (заметьте, без всяких кавычек) к нам в больницу.

Так как они не были жителями нашего города, то «Джульетта» сняла номер в гостинице неподалеку от больницы. Я часто видел их вместе, отрешёнными от всего окружающего, держащимися за руки и заглядывающими в глаза друг другу. А иногда они вдруг исчезали из отделения на час — другой. Сложив два и два — автомобиль на стоянке под зданием и номер в гостинице, я примерно догадывался, где они в данный момент находятся. И даже, чем занимаются. Понимая, что такое поведение не совсем укладывается в рамки больничного режима, я поставил в известность об этом профессора — заведующего нашим отделением. На что умница-профессор сказал: «Оставь. Даже если он сейчас умрёт, скажи, положа руку на сердце, не хотел бы ты такой смерти для себя? Не это ли самая желанная для мужчины смерть — в таком возрасте и при таких обстоятельствах? А виагру я у него изъял. Между нами, мне она нужнее».

Как-то вечером я встретил его в коридоре. Воспользовавшись моментом, подошёл к нему и, обратившись на «ты» (в иврите нет иного обращения), сказал: «Глядя на тебя, я впервые не боюсь старости». В ответ он пожал мне руку крепким пожатием зрелого мужчины и произнёс: «Я из Польши». Я только догадываюсь, что он хотел этим сказать. Наверное, что доживает и за кого-то из своих друзей, ушедшего с дымом концлагерного крематория или сгинувшего в Варшавском гетто? Кто знает? Может быть. Я не переспрашивал.

Старушка Штутленд

Было обычное утро, обычного терапевтического отделения, обычной израильской больницы. Сёстры реяли из палаты в палату, как ангелы в белом, неся кому надежду, кому утешение, а кому удовольствие видеть возле себя такое неземное создание и ощущать прикосновение его рук. Молодые врачи-стажёры трудолюбивыми пчёлами порхали от пациента к пациенту, как с цветка на цветок. Только забирали не нектар, а кровь на анализы. Профессор уже увел врачей-ординаторов на оперативку, разрабатывать тактику сегодняшней битвы за здоровье. У сестринского поста в одиночестве застыл пожилой старший медбрат Соломон Львович, погружённый в нелёгкие предпенсионные думы. Вот к нему, такому беспомощному в своей кажущейся праздности, подкатила злокозненная старушка Штутленд[*] и издевательски спросила: «Соломон, можно я пойду скуплюсь?» Старушка Штутленд находилась на излечении по поводу не очень запущенного артрита, и относительная легкость состояния давала ей повод заблуждаться, что правила больничного режима писаны не про неё. Этим своим вопросом она уже пыталась озадачить врачей и сестёр, снующих вокруг, но те, ввиду занятости, не удосужились её даже выслушать. Застигнутый врасплох Соломон Львович не ответил, а просто вежливо отвернулся. Старушка Штутленд обошла его и снова, глядя в благородное лицо ветерана, задала тот же каверзный вопрос. Соломон Львович отвернулся вторично, не считая нужным пускаться в объяснения и последующую полемику, справедливо полагая, что никакие увещевания не помогут остановить старушку Штутленд, решившуюся выйти на шопинг. Но старушка была упряма и законопослушна. Она чаяла получить хоть какое-то разрешение на отлучку, хоть от какого-нибудь должностного лица. Потянув Соломона Львовича за рукав, неугомонная старушенция задала ему тот же вопрос в третий раз. Этим она что-то включила или что-то выключила в Соломоне Львовиче, потому что он вдруг изменился в лице, налился краской, медленно повернулся к Штутленд и внятно, глядя ей прямо в глаза, произнес: «Да пошла ты, знаешь куда?» Вот так старушка Штутленд получила вожделенное разрешение — идти, куда она знала. И исчезла из отделения…

Тем временем врачи на обходе хватились старушки. Профессор должен был ей собственноручно ввести в сустав некое пользительное средство, а нужного сустава, вместе с его обладательницей, не оказалось на месте. Поиски в отделении и на территории больницы не привели ни к каким результатам.

Старушка вернулась сама, под вечер, когда дежурный врач уже хотел звонить в полицию, заказывать поимку. Она появилась в отделении с триумфальным видом, гордо волоча в каждой руке по набухшему от покупок кульку. Основным товаром оказались лекарства, приобретённые в аптеке ближайшего торгового центра.

Об этом прознал медбрат Саша, случайно заставший старушку Штутленд, наделявшей «великолепными медика́ментами, купленными по большой удаче», своих соседок по палате. И не то, чтобы старушка не получала нужные ей лекарства в отделении. Совсем нет. Но удача — есть удача… В общем, впечатлившись такой непредсказуемостью старушки Штутленд, медбрат Саша, правдами или, вернее, неправдами, изъял у Штутленд её добычу и внедрил в

сейф. На хранение до выписки. На спину старушке, приобняв её сыновним объятием, он наклеил пластырь, на коем большими буквами значилось: ШТУТЛЕНД. ВЕРНУТЬ В ПЕРВУЮ ТЕРАПИЮ. Несмотря на это, ночные часы дежурства прошли для Александра тревожно. Он каждые несколько минут возвращался в палату старушки Штутленд, проверить, на месте ли оная, не отлучилась ли в ночной клуб, не угощает ли товарок по палате коктейлем, собственноручно взбитым из суставной мази. Но, слава Богу, ничего такого не происходило. Старушка задремала и мирно проспала до утра.

Утром, часов в шесть, медбрат Саша проходил мимо палаты старушки Штутленд, взглянул туда и похолодел… Старушка стояла на балконе палаты, держась руками за перила, а ногу подтягивала вверх, в явной попытке взгромоздиться повыше и, как видно, сигануть. Туда, вниз, под балкон… Александр явственно представил тельце старушки, распростёртое под балконом, взывающее к небу и к столпившимся зевакам обличающей надписью поперёк изломанной спины — ШТУТЛЕНД. ВЕРНУТЬ В ПЕРВУЮ ТЕРАПИЮ. Тихо, чтобы не вспугнуть, медбрат Саша стал подкрадываться к коварной самоубийце. Вдруг старушка опустила ногу вниз и… начала подтягивать другую. «Ах, это она делает утреннюю гимнастику!» — догадался оживший медбрат Саша, пожелал старушке Штутленд доброго утра и пошёл дальше по своим милосердным делам, что-то насвистывая себе под нос. Он любил свою работу.

Ещё раз о долгожителях

Помню году в девяносто девятом к нам в отделение терапии положили бабульку, которой было сто семь лет. Диагноз — Fever (лихорадка). В её удостоверении личности были отметки о выборах, в которых она принимала участие с основания государства (речь идёт об Израиле), так что возраст был удостоверен «без балды». Мест в палатах, как всегда в зимний период, не было, бабульку сунули в коридор, начали капать жидкость и какой-то дежурный антибиотик. Она сидела в кроватке, всем приветливо улыбалась, показывая единственный зуб. Посетителям, снующим по коридору, бабулька нравилась, и они ей подбрасывали, кто йогурт, кто булочку. А она это дело благодарно уплетала. В общем, сладкая такая бабуся.

Утром пришёл пожилой старший врач, увидел бабку с её удостоверением, впечатлился и прекратил всё лечение. Присутствующим на обходе сказал, что бабулька дожила до ста семи лет без антибиотиков, значит, теперь её лечением может заниматься только Господь Бог, с которым она, видно, в хороших отношениях. В истории записал: «Лечение антибиотиками прекращено, с целью сохранения природного баланса в организме пациентки». Распорядился чтобы как только придут её лабораторные анализы и если в результатах не обнаружится ничего угрожающего, выписать старушку. Результаты мы ждали полдня, а потом нам позвонили из детского отделения и поинтересовались, не у нас ли госпитализирована такая-то, такая-то. Тут последовали данные нашей бабульки. Мы ответили, что у нас. Коллеги — педиатры потребовали от нас явиться и забрать принадлежащие ей результаты анализов, которые, неизвестно по какой причине, пересылались из лаборатории к ним. А причина была простая — на отпечатанной компьютером наклейке, в целях экономии места и чернил, год рождения обозначался двумя последними цифрами. Так и у бабки на наклейке значилось — 92. Лаборантка не могла и подумать, глядя на эту цифру, что здесь следует читать 1892 и потому, уверенная, что слово «терапия» в наклейке ошибочно, совершенно логично посылала результаты в «детское».

Добавлю только, что бабушка выписалась в отличном состоянии.

Примечание

[*] Штутленд — штут — глупость (иврит), ленд — земля, страна — на большинстве языков германской группы, включая идиш, вместе — глупая земля, страна дураков. Впрочем, не ручаюсь, что этот перевод — единственно верный. Автор.