Этот дайджест — подборка произведений, выдвинутых читателями в лонг-лист конкурса «Автор года 2017» в номинациях «Проза», «Публицистика», «Дебют года» и Почетный диплом «За заслуги перед порталом».

Напечатано на Портале:
Номинанты конкурса «Автор года 2017»

Дайджест

Окончание. Начало. Продолжение

Выдвижение номинантов традиционного конкурса «Автор года 2017» велось в течение всего года и завершается 10-го января 2018 года. Список номинантов (лонг-лист) конкурса можно увидеть в блогах Портала на странице «Конкурс». Здесь же вниманию читателей (и членов жюри конкурса) предлагается дайджест авторов и произведений, за которые они были номинированы. Дайджест разбит на десять разделов по числу номинаций конкурса. Порядок расположения номинантов в разделах соответствует хронологическому порядку их выдвижения. Поскольку при номинировании кандидата на Почетный диплом «За заслуги перед порталом» не указываются публикации, мы выбрали их сами.

VII. Проза

Майя Улановская: Перевод романа Артура Кёстлера «Приезд и отъезд»

Майя Улановская «Поехали!» — подумал молодой человек, неловко подался вперёд, словно потерял равновесие, а не действовал намеренно, и прыгнул. От палубы до тёмной поверхности воды было метров пять. Он рассчитал — из любопытства и любви к точности — что прыжок займёт полторы секунды, но на деле получилось быстрее. Падая с прижатыми к животу коленями, он успел лишь дважды подумать «поехали», и ударился о воду, сперва ступнями, потом — больнее — задом. По лицу ударил клеёнчатый свёрток, висевший на шее. Он услышал шум тёмной воды, глотнул горькую пену, смешанную с кровью из разбитых свёртком губ, долго (как ему казалось) погружался, помня свет иллюминатора, промелькнувшего, пока он падал, и вынырнул в трёх метрах от чёрного корабельного корпуса.

Впереди неподалёку выступала из воды якорная цепь, выходя почти вертикально из клюза и проходя у него над головой. Он осторожно подплыл, схватился за цепь, прислушался. На пароходе было тихо. В четверти километра от него так же тих был берег, освещённый фонарями. Фонари стояли вперемежку с пальмами и обрамляли прямую дорогу мягкой, сияющей лентой, бегущей параллельно взморью. Высокие пальмы своими стройными, слегка изогнутыми стволами напоминали гигантские мётлы, воткнутые в землю через определённые промежутки. На обочине стояла машина с потушенными фарами, другие, сияя огнями, плавно и беззвучно ехали мимо. О том, что в двух километрах отсюда находится город, напоминало лишь розовое свечение неба.

Держась за цепь и забросив свободной рукой свёрток за спину, молодой человек высматривал подходящее укрытие на берегу. В небольшой бухте в километре от него виднелись тёмные силуэты пляжных кабинок. Он отпустил цепь и медленно поплыл к берегу нейтральной страны. Было около трёх часов безлунной ночи весной сорок первого года…

Леонид Е. Сокол: Кинотеатр «Встреча»

Леонид Сокол

После сезона приехал с поля в экспедицию, расположился в общежитии. Кроме обычного рюкзака со всем моим движимым имуществом (а другого ещё долго не было), под кроватью лежал чемоданчик. Чего только в нём ни было — три года с гарантией. И вот чемоданчик пропал. Спросил ребят — нет, никто не брал, говорят. Ещё раз заглянул под кровать — нету. Ну ладно, думаю, если надо будет — вызовут. Поехал в отпуск, туда, сюда, вернулся (с новым полным чемоданчиком), подготовка к сезону — несколько месяцев прошло. И вот раз возвращаюсь с работы, смотрю: стоит мой чемоданчик рядом с кроватью. Целый, полный, по-прежнему не закрытый на замок.

Всё-таки это были 70-е годы и до Перестройки ещё оставалось 10-15 лет. За всё время никакого намёка, никаких стукачей, несмотря на глупую неосмотрительность.

Конечно, тем людям, которые мне не нравились «активной жизненной позицией», ничего я не давал и не вёл разговоры «на тему», но с относительно нейтральными, почему не поделиться?

Приехал ко мне в отряд начальник экспедиции Валентин Иванович Иванов, лауреат Государственной премии, коммунист, понятное дело, но ведь не оголтелый, простой нормальный мужик. Вечером сидим на нарах: «Вот, почитайте. Что скажете»? «Размышления» Сахарова. Какие-то возражения у него были, почему бы и нет, но обсудили вполне положительно, а о том, что меня могут с его подачи куда ни будь «пригласить», об этом и мысли не было.

Единственный случай помню в этой связи, когда сижу в отряде в столовой, орёт радио, «Голос Америки», разумеется, но не я включил, а кто и не знаю. Входит начальник партии Кабаев, тоже неплохой мужик, но иногда с отклонениями, хоть и лауреат Ленинской премии. Услышал «Голос» и давай орать: «Опять антисоветчину разводишь! Хочешь, я устрою, что ты отовсюду вылетишь и института не закончишь»! (Я тогда учился заочно). — «Да ладно, Леонид Николаевич, никогда вы такого не сделаете». На этом инцидент был исчерпан. Радио выключили.

Владимир Порудоминский: Старик на обочине

Владимир Порудоминский

Он когда-то много думал о смерти, как о пробуждении.

Такое и произошло с ним.

Приговоренный к смерти течением болезни, докторами, близкими, газетчиками (уже и последние слова произнес, которые впору напечатать в любой биографии), он вдруг и впрямь пробудился: откуда-то снова явились силы, и снова всё ему удавалось, — невидимый ушел он от всех, от болезни, от докторов, близких, газетчиков, заполнивших маленькую, прежде неведомую железнодорожную станцию, ныне прославленную тем, что он здесь умирал, и, отныне сам никому неведомый, двинулся в путь по открывшейся перед ним бесконечной дороге. Годы прошли (годов он не считал), и теперь ему суждено быть погребенным на этой дороге, если, конечно, среди прохожих и проезжих найдется добрый самаритянин, который не поленится вырыть яму и закопать его. Говорят, в древности мудрецы завещали хоронить их на большой дороге, чтобы ноги живых, идущих дальше, топтали и разносили по миру их прах. А тут, надо же, всё само образовалось.

… Лихорадка не унималась. Рана на ноге кровоточила. Когда-то, в давней жизни, о которой он почти разучился вспоминать, врачи нашли у него воспаление вен. Ему давали порошки, меняли повязки. Слуга Илья Васильевич возил его по дому в кресле-коляске на высоких колесах. Старик в недоумении покачал головой. Стал вспоминать, когда же это могло быть, но не вспомнил.

В отдалении, в той стороне, куда проехали конные, послышались частые выстрелы. Люди продолжали убивать друг друга.

Владимир Порудоминский: Начало марта

Говорили также — и это уже не поэтические услады воображения, а расчеты трезвого практицизма, — будто и к навязшему в зубах «пятому пункту» там, на периферии, тем более отдаленной, приглядываются менее зорко, нежели в Москве, Ленинграде или иных центрах, отмеченных крупными кружками на карте генеральной. Специалистов в таких тихих заводях недостает, соответственно и ценятся выше. Вот и мой друг, посланный по окончании медицинского в Вологду, не просто принят был хорошо, но спустя недолгое время даже назначен был главным врачом больницы. Конечно, нашли бы подходящего, пунктами не обремененного, друга бы и не назначили, да вот не нашли же.

Дома не то что бы поддерживали идею моего отъезда, но и не возражали. Мое неопределенное положение становилось опасным, тогда как опасное положение отца все более определенным. Родители, должно быть, теплили наивную надежду, что мое бегство в случае чего поможет мне уцелеть; я столь же навино надеялся, что, укрывшись где-нибудь в тиши, в случае чего успею перетащить к себе родителей. Мечты — не планы, но, помнится, иной раз даже увлеченно, горячась, тешили себя ими в поисках отдыха от иных постоянных разговоров, полных тревоги и безнадежности.

Воображение водило меня по заснеженным улицам доброго вымечтанного города, мимо ладно рубленых домов с резными наличниками, мимо приземистых белых церквей, воздух на этих улицах вкусно напоен запахом снега, навоза, печного дыма, и люди попадаются навстречу всё приветливые, и непременно судьба одаривает меня знакомством с какими-то необыкновенными и чудаковатыми провинциальными гениями, которые пишут какие-то необыкновенные добрые книги, бесконечно далекие от всего, что пишут нынче газеты и журналы, вечером в небольшой опрятной комнате, где я обитаю, дружелюбно потрескивают в печке дрова, уютно светит настольная лампа под абажуром, желтый прямоугольник света лежит на крутом наметанным под окном сугробе, а высоко над городом в темном небе висит белый холодный кружок месяца; старушка-соседка в белом платочке угощает меня чаем с брусничным вареньем…

Бывал я в северных городах, видел неистребимые бараки, грязь, пьянство, грубость, забитость, местное самодурство, усугубляющее всеобщий деспотизм, но вот ведь потребность надежды: в феврале 53-го мечтал о чудесном городе, о неведомом Китеже, о чистых снегах, о разливах рек, о добрых чудаковатых гениях, об улыбчивой старушке в белом платочке с блюдцем темно-красного варенья в руках.

Безысходность мечтательна.

Она понуждает забыть, что прекрасный Китеж давно укрылся от нашей недоброй суеты на дне озерном.

Эли Финберг: Жена мёртвого человека

Эли Финберг Софа вышла замуж в 1972 году сразу после окончания в Минске Белорусского Технологического института. С Фимой Кузнецовым ее познакомил Пинхус Гоникман, кузнец и по совместительству сваха. В его «картотеке» нашелся жених и для Софочки. Все это затеяла, конечно, Броня, знавшая Пинхуса еще со школьной скамьи. На Софиных русских и белорусских институтских друзей Броня раз за разом накладывала вето. ГУИМ у себя дома она видеть не желала. Такого позора она не допустит. В конце концов, привыкшая к подчинению матери Софа подняла руки.

Распределиться в Минске не получилось, с Андреем Петренко, однокурсником, любившим ее в последние два года, пришлось некрасиво расстаться. Софа смирилась и, без видимых проблем, упала в Фимины объятия. Фима был хорошим добрым парнем, настолько же тучным, насколько скучным. По бобруйским понятиям он засиделся без семьи — за месяц до свадьбы ему исполнилось 25. Появление в его жизни яркой, начитанной, полустоличной Софочки было настоящим чудом. Его мама Зина только и делала, что всплескивала руками от счастья, неизвестно откуда и почему привалившего в их дом. Свадьбу справляли в ресторане «Алеся». Гостей много собрать не удалось. Броня с братьями не разговаривала десятилетиями, Фимина семья погоды не сделала. Компенсировали все очень кстати приглашенные Фимины сослуживцы с Бобруйскшины и Софины школьные подруги, тоже недавно вышедшие или собирающиеся замуж. Немолодые бобруйские официантки в коротких юбках и белорусских кокошниках работали от души, буфет то и дело отпускал водку, и ещё, и ещё, и ещё, пожалуйста. На небольшой сцене работал ансамбль с модным репертуаром. Певец с бакенбардами, похожий на Магомаева, был специально заказан из минской гостиницы Юбилейная. В завершение вечера, за отдельную плату, по просьбе, из-за водки совсем потерявшего страх Фимы, под стоны зала, музыканты несколько раз исполнили Хава Нагилу. Зал аплодировал стоя — запачканными свиным жиром ладонями. «Софа, Софа… Иди сюда, я тебя поцелую… — пьяный Фима в специально сшитом у модного портного Кунина костюме, попытался обнять свою новоиспеченную супругу. «Да, пошел ты…» Софа даже взглядом не задержалась на едва стоящем на ногах муже…

Григорий Быстрицкий: За кулисами

Григорий Быстрицкий Обычно на концерты их сопровождают профессионалы. Сегодня по ряду причин скрипачку пришлось везти мне.

Подъезжаем к театру. Он расположен в центре Москвы. Сцена, акустика, зал мест на 500, освещение, расположение кресел, уют и общая обстановка делают этот театр удобным для восприятия живой музыки, оркестра и солистов.

Служебный вход, строгая пропускная система. За два часа перед концертом назначен последний прогон с оркестром.

Нас уже встречают, проводят по длинным коридорам в гримерную с табличкой «Солист, имя…, (скрипка)». Маленькая гримерная, с софой, двумя креслами, столиком трюмо с лампочками, дальше дверь в туалет с душевой кабиной.

Солистка быстро снимает верхнюю одежду, достает скрипку. Тут же входит костюмер и вывешивает привезенное концертное платье на специальную подставку-вешалку. Следом заходит официантка с подносом закусок, чаем и кофе.

Солистка кивает ей на столик, берет скрипку и мы с сопровождающей дамой идем по коридорам.

— Зайдем через сцену? — спрашивает дама.

— Через зал, — машинально говорит солистка.

В театре еще пусто. Проходим через вестибюль, подходим к двери в зал. Оркестр играет финальную часть, потом становится тихо…

Генрих Иоффе: Анкл Бенкс и «Баунти»

На экране смуглый парень с накачанными мускулами и волосами до плеч прыгал с экзотической скалы в сине-голубую лагуну, в которой плескалась роскошная наяда почти без ничего. Там, в воде, она находили конфету в блестевшей, гламурной, всеми цветами радуги расцвеченный обёртке, на которой было выведено — «Баунти». И это «Баунти» навеки соединяло влюбленных в нежной, нерасторжимой любви.

— Вот бы «Баунти» попробовать! — мечтательно сказала тётя Маруся.

— Тебе что, «Мишки» не по вкусу, что ли? — мрачновато спросил Иван Михайлович, тоже пришедший смотреть про Гваделупу.

— «Мишки»! — заворчала тётя Маруся. — У вас везде «Мишки». Без медведей никак не можете! Сами медведи, вот и суёте всюду своих медведей.

Но началась 485-я серия про Гваделупу, на экране во всей красе появились Роальдо с Марией и спор прекратился. А после Роальдо и Марией все, собственно, и началось…

Вот теперь говорят: «прорабы перестройки», «прорабы перестройки». А кто был первым-то?

А первым был придуроковатый, тоже телевизионный малый по имени Леня Голубков…

Миротвор Шварц: Перевод: Гарри Тeртлдав: «Дядюшка Альф»

Миротвор Шварц Моя милая Ангела,

Как ты уже, несомненно, поняла по почтовой марке и штемпелю, я теперь нахожусь в Лилле. Я здесь не был уже почти пятнадцать лет, но я отлично помню все разрушения, оставшиеся после того, как мы выбили отсюда проклятых англичан. Они дрались отчаянно, но не смогли остановить победоносных солдат Его Величества. И по сей день, как я погляжу, ленивые французы так и не позаботились о том, чтобы отстроить город заново.

Однако французы, конечно же, не настолько ленивы, чтобы не бунтовать против Кайзера и Германской Империи. Вот почему фельджандармерия послала за мной. Когда им нужны результаты, что они делают? Они зовут на помощь твоего дядюшку, вот что. Они знают, что я всегда добиваюсь успеха, несмотря ни на что. И здесь добьюсь обязательно, хотя это наверняка будет нелегко. Конечно, будь это легко, сюда послали бы какого-нибудь дурака.

Местная публика называет фельджандармов “diables verts” (зелеными дьяволами) из-за высоких зеленых воротничков на наших мундирах. Уверяю тебя, дорогая, я и впрямь собираюсь отправить некоторых лилльцев прямо в ад. Меньшего наказания они не заслужили. Они проиграли войну, что несомненно доказывает, насколько их раса ниже немецкой, но сейчас они думают, что смогут отменить неизбежный приговор истории с помощью заговоров, обмана и прочих трюков. Я приехал сюда показать им, как они неправы.

Ты можешь писать мне по адресу, указанному на этом конверте. Я надеюсь, что у тебя все хорошо, и что твою миленькую головку никогда не потревожат мысли о коварных планах этих французских дегенератов. Я посылаю тебе множество поцелуев, хотя предпочел бы одарить тебя ими лично. С огромной любовью, остаюсь твой

Дядюшка Альф.

Зоя Мастер: День зимнего ангела

Зоя Мастер Как все неудачные дни, этот зимний понедельник тянулся бесконечно.

С утра Маша заехала за клиентами — они подыскивали двухкомнатную квартиру. Дама церемонно представилась, — Лидия Васильевна, — и села впереди, муж приветливо улыбнулся и с этого момента не умолкал всю дорогу, несмотря на донимавшую его одышку и непрерывное одёргивание жены: «Митя. Я тебя прошу». Сама она хранила молчание, с любопытством разглядывая мелькающий за окном довольно однообразный городской ландшафт. Они подъехали к окружённой сквером высотке, два здания которой были соединены стеклянной галереей.

— Этот комплекс очень популярен, поэтому здесь редко что-то продаётся, — сообщила Маша, — но буквально пару дней назад четыре квартиры вышли на продажу. Одна уже под контрактом.

— Ну-ну, — многозначительно произнесла Лидия Васильевна.

— И я говорю, интересно. Да, Лидочка? — обрадованно заметил Митя, заметно задыхаясь от собственной скороговорки.

«Везёт же некоторым иметь таких позитивных, восторженных мужей, — подумала Маша. — Только такие браки обречены на долголетие»…

Сергей Левин: Пожар

Сергей Левин Огонь поднимался над крышами домов, она видела, что пожар этот полыхает на какой-то из ближних улиц, не совсем уж рядом. Девочка отодвинула штору затемнения и смотрела сквозь маленькую прогалинку в замерзшем стекле. Пока дышала на него и терла ладонью, очень устала, в глазах забегали малые искорки, а руке сделалось больно от холода. Но хотелось увидеть получше, а еще казалось, что тот огонь сможет хотя бы немного согреть. Она переждала минуту, снова начала дышать на стекло и ладошкой растирать пошире просвет, проделанный под перекрестьем приклеенных к окну бумажных лент. Она продолжала смотреть на пожар. Огонь полыхал все сильнее, но при этом не слышно было ни сирен, ни гудков, ни криков с улицы, только тишина и пламя в темном замерзшем городе. Девочка не заметила, как к ней подошла мать.

— Нина, что там случилось, почему ты все время у окна?

— Пожар, мама.

Мать тоже взглянула туда.

— Да, но это от нас далеко. Сюда не дойдет.

— А где горит?

— «Дом-сказка» горит, по-моему. Налет был недавно.

Налет был недавно, они не ушли в убежище, остались возле печки. В последнее время они почти всегда оставались. Страшнее спускаться по холодной лестнице вниз, чем оставаться дома возле «буржуйки». И тяжело подниматься обратно по лестнице.

Михаил Полюга: Если нас не поймают

Ярослав Ярославович Дрёмов по жизни слыл человеком мягким и бесхарактерным.

В отделе культуры, который он возглавлял, из-за этой особенности его характера установилась демократия самого похабного толка: подчиненные были с ним на «ты», вели себя весьма вольно и раскованно, смели перечить распоряжениям, манкировать должностными обязанностями. За мягкотелость и беззубость Дрёмова нещадно тиранило руководство, в особенности — заместитель мэра Ираида Самсонова, курировавшая гуманитарную сферу, но почему-то, по не ведомой завистникам и прочим интересующимся причине, не подвигало Ярослава Ярославовича с должности, -только и всего, что выговаривало, ставило на вид, лишало прогрессивки за очередной рабочий квартал. Но подобные неприятности не перебороли характера Тюхти, как его стали величать за глаза в отделе, и понемногу к Дрёмову как к явлению природы привыкли и даже махнули на него рукой. Ведь умница и специалист он был, каких поискать надо.

Дома и того хуже: красавица-жена Римма, яркая, жесткая, независимая, волевая, держала мужа в ежовых рукавицах и понукала им, как могла. Злые языки злословили, что она, бывало, хлестала размазню по щекам, а он только жмурился и прикрывал глаза ладонью. Якобы хлестала и приговаривала: «Я сделаю из тебя мужчину! Сделаю!» Но и Римма, с ее железным норовом и трезвым взглядом на жизнь, добавить супругу мужества не смогла: каким был — тряпка тряпкой, подкаблучником, «заячьей душой» -таким и остался.

В конце концов, у Риммы сдали нервы, и она завела себе на стороне мужика. Мужик, некто Ромоданов, был как раз то, что требовалось: высокий, статный, холеный, с хищным блеском в ржавых, рысьих глазах, с металлом в голосе, и рокотал он этим голосом уверенно, веско, непререкаемо…

Ада Боград: Светящееся дерево

Ада Боград Раннее утро. Я лежу на кровати и в разрезе пододеяльника глажу лёгкое, пушистое одеяло, как котёнка в детстве. Тихо. Все ушли. За окном пичуга наяривает: пи-пи-пи, пи-пи-пи.

— Привет! Привет!

— И тебе привет!

Что за пичуга? О чём поёт? Ничего не знаю. Вспоминаю Бунина.

Мы мало видим, знаем. А счастье только знающим дано.

Детские голоса во дворе. Детей ведут в садик. В голове возникают какие-то случайные мысли. Думаю о маме, — какой она была в детстве? Ни одной фотографии не осталось.

О чём я?

Какие фотографии?

Тысяча девятьсот…

Начало 20-го века.

Мелитополь.

Село Балки. Черта оседлости. Да там сроду фотограф не бывал.

Да что — там! Тридцать лет спустя, в уральской деревушке, куда занесло нас с мамой в эвакуацию, тоже никто не видел фотографа. А когда на окраине деревни появился немолодой мужчина с какими-то палками на плече, его сразу окружили мальчишки…

Марина Ясинская: Три рассказа

Марина Ясинская С того дня Гэвин начал исправно постигать, что это такое — быть зам-замом героя. Он приносил сэру Кею вино и полировал сэру Готфриду доспехи, ходил к казначею за геройским окладом и бегал за городскими трубадурами, когда герой и его зам желали заказать новые песни о своих славных подвигах. Он помалкивал, когда сэр Кей и сэр Готфрид возмущались, что трубадуры задирают за баллады слишком высокую цену, и старательно внимал, когда те критиковали подвиги героев соседних королевств.

— Вот скажи мне, Гэвин, — выпив кувшин-другой вина, пускался в наставления сэр Кей, — что отличает героя от обычного человека?

— Храбрость? — подумав, выдвигал предположение деревенский увалень.

— Ха! Храбрость! — усмехался герой. — Нет! Героя отличает отличительный знак! Вот, видишь? — тыкал он пальцем в золотой горжет у себя на груди.

— Вижу, — соглашался Гэвин.

— То-то же! — довольно заключал сэр Кей. — По нему всем видно, что я — герой.
Ещё при каждой удобной оказии Гэвин жадно расспрашивал об обстоятельствах, при которых были получены трофеи, красовавшиеся на стенах штаб-квартиры. А удобная оказия предоставлялась каждый раз после примерно третьего кувшина вина. Герой и его зам переглядывались и, пряча улыбки, поучали деревенского простофилю.

— Тролли — чудища очень крепкие, простым ударом меча их не одолеть, — важно говорил один. — Но мало кто знает, что у тролля есть язвимое место — прямо за левым ухом. Если треснуть туда рукоятью меча, тролль рухнет, как подкошенный.

— А если доведётся тебе с вампиром столкнуться, то помни, что нет для него ничего страшнее, чем если ты укусишь его за нос, — вступал в разговор другой. — Действеннее осинового кола в грудь; от укуса в нос вампир сразу дуреет, и можешь брать его голыми руками.

— Гоблинам же следует отвешивать крепкий щелбан прямо меж глаз, — продолжал сэр Кей и лукаво подмигивал своему заму. — У них там местечко нежное, щелбан их сразу с ног валит. Я так в своё время в целой бандой разделался…

Елена Пуриц: Воспоминания

Летний сад! Он не совсем такой как теперь. По аллее, окружающей сад, гарцуют дамы в амазонках й офицеры, деревья тоже не такие, как теперь: очень много старых, толстых деревьев, их большие дупла заделаны чем-то железным — большинству из них предстоит погибнуть во время наводнения 1924 года и во время войны. Но пруд, аллеи, дорожки, статуи — все такое же как теперь. Неизменна и моя любовь к Летнему саду.

Мы идем к пруду. На скамейке у пруда сидит немолодая худощавая дама в черном. пальто из толстого шелка, на шелку черные блестящие и матовые цветы.

Я убегаю немного вперед от няни и появляюсь на аллее. Я — пухлая розовощекая черноглазая девочка в синем бархатном пальто, в капоре с цветком, в белых гамашах. Вид, по-видимому, вполне благопристойный, и дама в черном делает мне знак рукой, чтобы я подошла к ней. Я подхожу и делаю книксен.. «Как тебя зовут, девочка?» — спрашивает дама. — «Лилей». — «А сколько тебе лет?» — «Четыре года». — «А кто твой папа?» — «Мой папа присяжный поверенный». — «А как его фамилия?» — «Его фамилия — Пуриц».

И тут лицо дамы внезапно и даже страшно меняется, оно становится злым, брезгливым. «Иди, иди отсюда, девочка», — говорит она и машет рукой с выражением отвращения и гадливости. «Иди отсюда!» Я убегаю к няне. Няне я ничего не рассказываю, но сама стараюсь понять — чем я могла вызвать такой гнев, такую ненависть чёрной дамы. Ведь я ответила на все вопросы, сделала книксен, говорила вежливо. В чем же дело?

Все это произвело на меня впечатление очень сильное, такое сильное, что я ясно помню подробности этой сцены и теперь, через три четверти века.

Мой добрый, благосклонный, приятный мир дал трещину, и из этой трещины потянуло чем-то опасным и зловещим.

«Тоненькой струйкой дыма в небо восходит Ева„
Падает на аппельплац забитый насмерть Адам» (Галич).

Конечно, я поняла потом почему выражение лица черной дамы, доброе расположение сменилось гадливостью и отвращением. Дело, очевидно, было в еврейской фамилии моего папы.

Я очень надеюсь, что дама в черном шелковом пальто попала в ад. Очень надеюсь.

Леонид Гиршович: Память, ври! Да не завирайся…

Второй «А». «Нулевку» отменили, и, минуя первый класс, все попали во второй. Предводительствовала нами ветхая деньми Ольга Христофоровна Янович — это последний год, что она преподавала. У Льва Шейнина в «Записках следователя» встречается рыжий нэпман Христофор Янаки, которого работники МУРа взяли в «Аквариуме» брюнетом, его выдал рыжий пух на руках. Я еще подумал: может, Ольга Христофоровна Янович его дочь? Фамилию изменила. Или сам автор великодушно изменил: стал же Мересьев Маресьевым. «В первый раз в первый класс». В прошлом году на первом уроке Ольга Христофоровна велит каждому назвать имя, фамилию, вероятно, еще чего-то и… национальность. Рядом со мной мальчик по фамилии Флакс. Типичное «да». И я решаю: если он скажет «еврей», скажу «еврей», а нет, скажу «русский». Далее конфуз. Флакс благополучно назвался русским, мне же было заявлено: «Ты еврей». Никто этого воспоминания не подтверждает, но моя память на нем настаивает. Те времена я помню очень живо: обратная перспектива. Это возрастное.

На смену Ольге Христфоровне пришла Галина Ивановна Парийская — молодая, задорная, прогрессивная. До того работавшая вместе с мужем за рубежами советской Родины, а именно в Бирме, с премьер-министром которой, У Ну, у нас был очередной «пхай-пхай»…

Исаак Фридберг: Арена

Исаак Фридберг Арена. Небольшой песчаный круг, окруженный сплошной и прочной деревянной стеной. Над ней — бесчисленное множество человеческих лиц. В таких гигантских гроздьях ягоды не различимы, лица — бусинки, исторгающие крик. Крики соединяются в рев. Это РЕВ ТОЛПЫ, особое действующее лицо.

Посреди арены стоит ЧЕЛОВЕК С МИКРОФОНОМ. Людей, подобных ему, называют по-разному: в зависимости от того, на каком клочке земли, ковра, паркета выращивают они хлеб свой насущный. Телевизионный и радиокомментатор, шоумен, шпрехшталмейстер — эти люди везде, где происходит нечто, заслуживающее внимания: событие, драма, представление. Такие люди не живут, они существуют рядом — рядом с событием, рядом с представлением, рядом с драмой. Поэтому человека их клана не хочется называть действующим лицом. Он — лицо бездействующее. Его единственная задача — заполнять вакуум. Во времени, в мыслях, в явлениях. Ибо тысячи голов, представленных самим себе, могут родить тысячи мыслей, разнообразных и не всегда подвластных общему знаменателю. А это плохо. Искусство — предмет коллективного пользования. Что это за коллектив, где каждая голова — сама себе флюгер? Так и появляется бездействующее, но крайне всем необходимое лицо, ЧЕЛОВЕК С МИКРОФОНОМ. Он во фраке (свитере, смокинге, костюме, френче), в руках, естественно, микрофон. Голос — мужественный, легкий, приятный. Ему сорок лет. Он знает, что публика его любит…

Ольга Балла-Гертман: Дикоросль

Ольга Балла (Гертман) Запускаемое дело глубоко внедряется в жизнь, укореняется в ней, впитывается в её структуры — и, разумеется, эти структуры формирует. Оно становится неотличимым от подосновы самой жизни, от совокупности её предусловий. Входит в состав питающей нас почвы.

То ли дело — дело законченное, да ещё и вовремя. Оно отскакивает от нас, как от стенки горох, оно отделяется и уходит сразу же, как только поставлена последняя точка. Пуповина между ним и нами не то что рвётся — исчезает, будто её никогда не было. Минуту спустя оно уже не имеет к нам отношения. Год спустя (на самом деле раньше) такой текст уже читается как чужой.

По-настоящему глубоко, с детальной проработкой, во многом помимо нашего осознания и контроля (а значит — мощно и властно) нас формирует только несделанное. Невыдернутое из небытия. Оно так, окольными путями, осуществляется, превращая в свой окольный путь, в своё иносказание всю нашу личность — и не умея существовать помимо неё.

Лишь несбывшееся никогда нас не предаст.

VIII. Публицистика

Инна Беленькая: О. Н. Штейнберг и его словарь

Штейнберг разделял мнение ученых о едином происхождении человеческих языков и наряду с некоторыми известными лингвистами подразумевал под общечеловеческим языком язык Ветхого завета, следы которого имеются во всех существующих языках.

Но с развитием языкознания многие научные постулаты претерпели изменения. Открытие Уильяма Джонса (1746–1794) древнеиндийского языка санскрит и утверждение в науке тезиса о родстве многих языков от Индии до Европы положило начало сравнительно-историческому методу исследований. Кроме латыни и греческого Джонс видел сходство санскрита с готским языком, а также с кельтскими языками.

Впоследствии семья родственных языков, включающая славянские, германские, италийские (современные романские), кельтские, индоиранские и другие языки, стала называться индоевропейской, а общий праязык — праиндоевропейским.

Что же касается древнееврейского языка, то исследования в этом направлении связаны с именем знаменитого немецкого ученого гебраиста Генриха Фридриха Вильгельма Гезениуса (Gesenius) (1786-1842). Как явствует из эссе Морозовой, он первым обратил внимание на существование лексических и корневых параллелей в языках европейских и семитских. Его считают основателем гебраистики нового времени. Он писал: «… много корней и основ в семитских языках сходятся по звуку и значению с таковыми же в языках индо-европейских, обе отрасли имеют, по-видимому, более между собою общего».

Но если Гезениус сравнивал только древнееврейский, древние и современные европейские языки, Штейнберг приобщает к ним еще и славянские языки Восточной Европы.

Владимир Порудоминский: Колодец Авраама и жаворонок в опочивальне

Владимир Порудоминский В Беер Шеву приехал вечером.

Утром, только рассвело, отправился искать этот самый Колодец Авраама.
Родственники, у которых я переночевал, о Колодце ничего не знали. Или может быть — забыли.

Они переселились в Израиль уже давно, большинство — вообще тамошние уроженцы; жизнь непростая: работа, заботы, дети, дом в кредит, коммунальные платежи и проч. — какой Колодец!..

Улицы были пустынны как пустыня, посреди которой стоит город.

Суббота, день седьмой: «в этот день не совершал Бог никакой из работ Своих, которыми занимался прежде и которые намеревался совершить после того».

Первый встречный, который мне попался, был заведомо из наших — свежий советский переселенец, не израильтанин.

Я понял это еще издали, как только его увидел.

На нем были синие с белыми лампасами — динамовские — тренировочные штаны и белая майка без рукавов, в них не заправленная…

Александр Левинтов: Октябрь 17-го

Александр Левинтов Вот расстрига-психолог за безумные деньги рассказывает академическим учёным-экономистам, как он понимает Смита и Рикардо, со ссылками, естественно, на таких авторитетов, как Александр Пушкин и его коллега Евгений Онегин.

А вот не меньший расстрига физик, получивший диплом за энергетику медленных нейтронов, впаривает мэрам городов огромного региона теорию и практику городского самоуправления на примере мартышек верхнего Нигера.

Училка в школе, потомственная вертухайка, объясняет детям однокоренные слова: «штука -то тысячерублёвка, штучка — это малолетка лёгкого поведения, штукенция — это фальшивая тысячерублёвка, штукарь — карточный шулер, штукач — косноязычный стукач, штукатурка — макияж, штукарезада — облапошница». Дети — в восторге.

Я однажды лежал в больнице, аккурат в онкологическом отделении, прибегает один такой:

— Где ваш пульс? Почему вы ещё живы?! Немедленно в операционную — будем резать! У вас совершенно простуженное сердце: отрежем лишнее и наложим гипс.

Слава богу, я смог сбежать от него в гинекологию — туда он побоялся соваться, чтобы не заразиться менструацией.

Мы живём в доме, построенном исключительно кандидатами и докторами таджикских наук. Поэтому у нас потолки чуть ниже полов, а стены как двояко вогнутые линзы, и с них всё время соскальзывают обои, приклеенные на соплях и слезах этих строителей…

Виктор Жук: Посмертная кампания «за правду» против Иона Дегена

Виктор Жук Никогда не предполагал, что когда-нибудь кто-нибудь будет оспаривать авторство знаменитого стихотворения Иона Дегена «Мой товарищ, в смертельной агонии», и даже не оспаривать, а утверждать, что его автором является поэт Александр Кириллович Коренев (1920–1989).

Такое утверждение равносильно обвинению Дегена по умолчанию в плагиате — умышленном или случайном.

А в плагиат Дегена всем, знающим героическую биографию этого великого, смелого, мужественного, талантливого и абсолютно честного человека, поверить невозможно. Невероятно, чтобы израненный 20-летний лейтенант Ион Деген читал в 1945 году на посвященном ему вечере в Доме литераторов не свое, а присвоенное им чужое стихотворение.

Но такой человек, утверждающий авторство Коренева, нашелся. Это Красиков Михаил Михайлович, как сказано в Википедии, родившийся в 1959 г. и проживающий в Харькове украинский поэт, литературовед, этнограф, фольклорист, кандидат филологических наук, автор более 20 книг и около 300 научных публикаций…

Александр Щербаков: Тот самый август

Александр Щербаков Так как это было?

«Утром, собравшись в редакции напротив Савеловского, мы в молчании проводили глазами колонну БТРов, деловито проследовавших в сторону вокзала под нашими окнами, и разъехались по городу», — так сказано в коллективном репортаже («Москва. 19 августа») наших пятерых журналистов. Они упустили одну деталь. Перед этим колонна остановилась перед журнальным корпусом издательства «Правда», и некий молодой офицер, поднявшись почему-то на четвертый этаж, стал расспрашивать, как проехать к Красной площади. И девчонки из отдела писем, не сговариваясь, указали ему прямо противоположное направление — на Дмитров.

…Было ощущение малолюдности большого здания. Но огоньковцы, так мне казалось, в большинстве прибыли в редакцию. Я мог судить об этом хотя бы по количеству людей, приходящих ко мне с одним вопросом: «Что мы должны делать?» Я всем, от членов редколлегии до стажеров и даже учетчиков писем отвечал: не сидите в редакции, слоняйтесь по городу, смотрите, слушайте, запоминайте, записывайте, фотографируйте. Чем бы все это ни закончилось, такие свидетельства когда-нибудь будут цениться на вес золота.

Почему приходили ко мне? Так сложилась ситуация. Коротич был в США, его первый заместитель Лев Гущин — в Лондоне. Просто заместитель, никого ни о чем не предупредив, исчез, и появился на работе только 23 августа. Из «командного состава» на утро 19 числа остался один я, еще один зам. главного редактора.

Как удивительно был «спланирован» путч! Он от начала до конца уложился в технологический срок производства номера «Огонька»…

Владимир Янкелевич: Заметки пикейного жилета о Третьей Ливанской войне

Запад может предотвратить возможную войну «Хизбаллой» и Израилем. Но вот незадача, для этого Запад должен изменили свою инстинктивную реакцию на военные операции Израиля, пересмотреть свою реакцию не только на оправданные военные операции и контртеррористические операции Израиля, но и на террористические атаки, вызывающие эти операции. К сожалению, европейские правительства в таких ситуациях часто больше озабочены умиротворением арабских стран. Это «фальковое» мышление будет сохраняться до тех пор, пока чиновники будут считать терроризм, направленный против Израиля, чем-то иным, чем терроризм, направленный на их страны. Но если вы не хотите заняться борьбой с террором, то террор займется вами.

Ливан, в правительство которого входит террористическая группировка, это не дружественное государство, Ливан больше не отличается от «Хизбаллы». Если Запад не признает этого, опасность будет только возрастать. И, наконец, необходимо безоговорочно признать всю организацию Хизбаллы террористической, не допуская ложного различия между ее политической и военной деятельностью…

… Дэвид Бен-Гурион, говоря о политике национальной безопасности, выделял четырех основные направления. Прежде всего, социальная сплоченность. И совершенно ясно, почему это важно. Второй вопрос: рост экономики. Третий вопрос — стратегические союзники и разумные иностранные дела. И четвертый — сильная армия.

Нужно отметить, что время идет, а приоритеты не изменились.

Ася Крамер: Откуда что берётся…

Древние авторы (Диодор Сицилийский, Иосиф Флавий, Манефон, Гекатей Абдерский и др.) отождествляли гиксосов с евреями, которые, как указывает Библия, при патриархе Иосифе переселились в Египет, в котором жили до времени Моисея. То, что гиксосы были хананеями, ясно уже из того, что, по словам Манефона, первый же из царей-гиксов назывался Салатисом, что по-ханаанейски означало «властелин»; что соответствовало египетскому прозвищу библейского героя Иосифа Прекрасного — «гашаллит», который около этого же времени был назначен соправителем египетского фараона. (Хананеи — это группа западных семитов, включающая такие народы, как финикийцы и евреи).

Манефон писал, что Египет захватили гиксосы, основавшие Иерусалим. Из того, что он приписал им строительство Иерусалима, ясно видно, что гиксосы считались им евреями.

Тождество гиксосов и евреев подтверждается и скарабеями — печатями по форме похожие на жуков, датируемые между Средним и Новым царствами, с семитскими именами царей Анат-хар (ср. Анат) и Иакуб-хар (ср. Яаков).

Многие могилы гиксосов напоминают захоронения южной части Палестины.

После смерти Иосифа евреи «расплодились и размножились и возросли и усилились чрезвычайно». Однако новый фараон, «не знавший Иосифа», усмотрев угрозу в наличии в стране многочисленного чужого народа, закабалил израильтян и отправил их на строительство городов Питом и Ра‘амсес (Пер-Атум и Пер-Рамсес), воздвигнутыми Рамсесом в первой половине XIII в. до н. э.

Таким образом, существует некоторая вероятность участия евреев в нашествии гиксосов в Египет. Только вероятность, но этого оказалось достаточным, чтобы связать их с Сетом, «покровителем чужестранцев», демонизировать последнего, а заодно породить и закрепить в сознании архетип антисемитизма. Архетип «Сета» не только не погиб, но стал идеологообразующим.

IX. Дебют года