Стихи

Александр Гутов

Венец

Музыки затягивающей река.
Венец бродит в черном пальто, пока;
венец ходит в смешном котелке,
пьет свой бир, речь заводит издалека,
перхотью осыпан воротник,
что-то вычитывает из книг,
деньги тратит на оперу, спит едва ли не в парке, на скамье.
Венец — бродяжка, он даже не мечтает о своем жилье.
В музыке — черный полет германских сов.
Венец носит смешную щеточку усов.
Измяты его манжеты, семь на отцовских часах:
на сцене сюжеты из скандинавских саг.
В трех километрах отсюда голубеет река,
Сигурд встречает на пути старика,
тот в синем плаще, одноглаз.
Венец любит этот рассказ.
Композитор в берете, чеканный профиль, гордый вид,
все современное его язвит.
Сигурд влюбляется в золотое кольцо.
У венца рыхлое, словно тесто, лицо.
Музыки стремительный поток
увлекает любого, словно листок,
брошенный осенью в Пратере, с золотистых лип.
Фафнира предсмертный всхлип, другие детали различных расправ.
Нотунг сварен из легированной стали,
с примесью молибдена — это великолепный сплав.

Освенцим или Аушвиц

Я никогда не стану называть этот лагерь по-немецки
потому что у каждого слова есть не только свой смысл
но и свое звучание магия слогов и даже букв
в слове Освенцим слышится рой железных ос
с тонкими иглами жал сцепление проволоки
колючее переплетение согласных
не смягченных ни одним мягким знаком
а в слове Аушвиц что-то иностранное и подпрыгивающее
блиц зиц чеховский Дидериц
в слове социальный то же сцепление «с» и «ц»
но только сходящееся к мягкому ль
ль которое анестезирует жесткость предыдущих слогов
в слове Сицилия те же «с» и «ц»
завершаются патриархальным лия почти Лилия
тонкие корни которой
омывает Средиземное море
в названии Краков я слышу громкое подпрыгивание
пана одетого в длинный кунтуш с откидными рукавами
пан крутит усы прыгает крякает кракает и ухает
подхватывая свою Марысю в звонком и бешеном танце
Освенцим и Краков так страшно сливаются
в своей звуковой пляске.

Отец

Составы не идут на Ост.
Два дня назад разрушен мост,
в воде каркас на гнутых шпалах:
в пучину батюшки-Днепра
его свалили «мессера»,
бомбя с высот предельно малых.
Взят Минск. Весь день над головой
немецкой карусели вой.
Забрали всех, кто был постарше,
на усиление полков.
Детей, больных и стариков
из города увозят баржи.
Идут к мосту средь полной тьмы,
народа — с носа до кормы,
маневры с помощью компаса.
Вот-вот обломками моста
как бритвой, посечет борта,
и в дно вопьется сталь каркаса.
Ночь — глаз коли, огни — не сметь.
Увидит немец с неба — смерть,
вода черна, подстать мазуту.
Молился штурман на компас,
вздохнули только через час,
идя по южному маршруту.
Кто проверял свои мешки,
Кто спал. Светлела рябь реки.
Пропел в деревне первый петел.
С короткой челкой, невысок,
Глядел мальчишка на лесок.
Так мой отец то утро встретил.

Последний батальон

Последний день апреля. Чадный дым.
Чем ты ответишь красному потопу?
Как хорошо погибнуть молодым,
сражаясь за единую Европу.
Он знает, чем известен Розенкранц,
он любит эту тонкую культуру,
сейчас лежит он у Потсдамер-плац,
ловя в прицел славянскую фактуру.
Оружия полно, но сил в обрез.
От танкового русского тарана
он защищает городок СС,
стреляя в полупьяного Ивана.
Его зовут Этьен, а может, — Поль,
он из Брюсселя, Реймса, из Эльзаса;
железный рыцарь презирает боль
и держит пост в районе Альбрехтштрассе.
Прощайте черепица и герань,
Иван повсюду, выкипает злоба.
Остатки батальона Шарлемань
в себя вбирает прусская утроба.
Последний путь на Север, там — прорыв.
Нашлось бы сил в развалинах укрыться.
На площади вокзала новый взрыв.
И он исчез, как прусская столица.
Он видел их, воительниц с небес,
Он улетел в чертог бессмертной славы.
Последний батальон солдат СС —
эльзасцы, люксембуржцы, скандинавы.

Пруссак

Тяжелая, затупленная сталь.
Ко мне попал ты через третьи руки.
«Штурмфюрер, кригс-марине, криминаль» —
таишь в себе ты разные кунштюки.
Традиционность русского штыка —
Трехгранник— это простота востока;
Своя особенность у пруссака:
широкий, с длинным желобом для стока.
Тебя носил на поясе солдат.
Какая прочность портупейной кожи!
Из ножен доставал тебя стократ, —
и до щелчка, после работы — в ложе.
в орлиный профиль сходит рукоять —
работа металлистов старой школы;
полмира не сумело устоять —
болезненны германские уколы.
Но пущен под откос был твой состав,
в котором ехал ты дорогой брянской,
ты исполнял потом другой устав
в глухом лесу, на кухне партизанской.
Фрагмент, осколок, часть другого дня,
орлиный профиль, вычурный и сложный —
теперь лежишь ты мирно у меня.
Я до щелчка вбиваю тебя в ножны.