Мы почему вернулись из Западной Украины? А потому что уже нечем было за квартиру платить. Сначала только успевали радоваться, что убежали отсюда, что не убьют нас, а потом всё трудно стало. Пособие переселенцам? И близко на квартиру не хватало. А ещё же надо есть как-то, во что-то одеваться.
ПОЕЗДКА В УКРАИНУ
(Продолжение. Начало)
Очерк 9
Я хочу отдельно написать о Вале, соседке Пилипчуков. Мы разговаривали с ней не больше 10 минут, но десятиминутная беседа, по-моему, отразила важные аспекты отношения многих простых украинцев к происходящему. В конце очерка я объясню, почему мне так кажется.
Я написал: «мы разговаривали» — но правильней было бы сказать: мы слушали Валю. Это не было беседой, а монологом. Маленьким спектаклем театра одного актёра (одной актрисы). Валя совмещала в себе автора пьесы, режиссёра и исполнительницу. Мастерски скомпонованная, пьеса без труда переходила от одной темы к другой, от одного сюжета к другому. Действие двигалось так плавно, естественно и непринуждённо, что сцены, совершенно не связанные друг с другом, соединялись без всяких швов. Если бы кто-то записал Валин монолог на видеомагнитофон, то получился бы маленький документальный шедевр. Но поскольку мы смотрели этот спектакль на выходе из сожжённой квартиры Пилипчуков, то поначалу вообще не очень его воспринимали. И что в нём следовало за чем, как одно связывалось с другим, я совершенно не запомнил. Значение и определённая типичность увиденного осознались позже, постепенно. Важно понимать также, что Валя обращалась не к нам, а к Пилипчукам, в первую очередь — к Кремню, поэтому мы в этой пьесе были зрителями, в лучшем случае — третьестепенными персонажами, нужными лишь для вопросов и восклицаний, помогающих раскрытию темы.
Первое впечатление от Вали: молодая, под тридцать, женщина с миловидным, слегка простоватым, но привлекательным лицом. Заметно беременная. Без косметики — она никого не ждала и никуда не собиралась выходить. Очень открытая и разговорчивая. Явно относящаяся к Жемчужинке и Кремню с почтением и близким к абсолютному доверием. Сообщение Кремня о наших якобы родственных отношениях сразу же сделало нас для Вали если не друзьями, то «своими людьми». Она совсем не стеснялась.
«Мы почему вернулись из Западной Украины? А потому что уже нечем было за квартиру платить. Сначала только успевали радоваться, что убежали отсюда, что не убьют нас, а потом всё трудно стало. Пособие переселенцам? И близко на квартиру не хватало. А ещё же надо есть как-то, во что-то одеваться. Нам говорят: пожалуйста, будем ваше жильё полностью оплачивать, но вы напишите отказ от квартиры в Макарове. Отказ? Ну вот ещё! В Макарове у нас — своя квартира, а там будет чужая. Там вообще — всё чужое. И говорят они не по-нашему. Мы там дочку оставили, учится она, так она теперь так разговаривает, что я её не понимаю. А сначала там над ней все смеялись, как она говорит. Мы ей позавчера по телефону звонили, так она мне такое выдала…» Валя произносит — быстро, на закарпатский манер — фразу, несколько слов в которой мне непонятны. Кремень усмехается и понимающе наклоняет голову (он-то, конечно, всё понял). «Я ей говорю: как ты это со мной разговариваешь? Говори украинским языком! А она — мне: я и говорю украинским языком. Нет, послушай: ты нашим, Макаровским, украинским с матерью разговаривай!»
То, что Валя называет нашим, Макаровским, украинским — по-моему, суржик, местный диалект, смесь украинского с русским. Для неё это — родной язык. Меньше всего я склонен смеяться над ним. Она на нём думает и он, как любой диалект, имеет право на существование. Не знаю, замечает ли она разницу между ним и тем литературным украинским, который звучит в телевизоре. Думаю, что да, замечает, ум у неё быстрый, бойкий, но почти уверен, что её эта разница не смущает и она и не стремиться переучиться на «культурный государственный язык». Большинство вокруг говорит на этом суржике, все её понимают, и она понимает всех. Кремень, речь которого — правильна, красива, богата, прямо услаждает слух (даже для меня, не украиноязычного), никаких сложностей при общении с ней не испытывает. Он под её язык не подстраивается, она под его — тоже.
Валиной дочери — 18 лет. Ничего себе! Значит, я лет на десять ошибся в оценке её возраста — а то и больше. Вдобавок, то, что я поначалу принял за беременность, всё больше кажется неправильностью фигуры, возможно, следствием какой-то болезни. Но лицо по-прежнему видится лицом очень молодой женщины — без всяких следов возрастного износа. Странная такая наружность, с вмонтированным противоречием.
«Они нас всегда обманывают. Как до начала войны обманывали, так и продолжают. Помните, Кремень, как они успокаивали, рассказывали, что не будет никакого нападения? А потом — раз! — и всё гремит вокруг. Так они и сейчас обманывают. «На Сумском направлении не обнаружено скоплений вражеских войск» (Валя блестяще имитирует звучание официальное военной сводки). Вы им верите? Я ни одному их слову не верю. У меня сестра в (Валя произносит название села), как раз там, на севере Сумщины. Им приказали эвакуироваться. Да-да, приказали! День назначили. Вот, четыре дня назад. Ну, они собрались с вещами. Ждут час, два, три, восемь. Никого и ничего. Потом, уже вечером, наконец, говорят: эвакуация откладывается, дороги обстреливаются, ехать опасно. На когда переносится? Вам сообщат. Так до сих пор и сообщают. Люди же собрались, упаковались. Что им делать? Распаковываться, на узлах сидеть?»
Чтобы представить себе эффект от сказанного Валей, нужно вспомнить, что это был за момент. Прошло меньше трёх недель после открытия нового фронта войны — под Харьковом. Русские успешно продвинулись вперёд и захватили Волчанск, хотя перед тем уважаемые (без всяких кавычек) эксперты единодушно объясняли, что у врага на этом участке не накоплено достаточно сил для наступательной операции. ВСУ оказались не готовыми к действиям противника, при том, что в успокоительных официальных заверениях недостатка не было. На всех уровнях сообщалось, что армия готова, фортификационные сооружения построены. После быстрого продвижения ордынских войск в первые дни наступления, многим казалось, что фронт вот-вот «посыпется». Комментаторы соревновались в тревожных прогнозах. В самом деле — ну как объяснить, что в Харьковской области не провели даже минирования приграничных районов?
Валя продолжала нагнетать тревогу: «Мне сестра всё говорит, что там делается. Через них там три наши колонны прошли. От одной, одна говорит, ничего не осталось. А в телевизоре: в Сумской области наблюдаются отдельные обстрелы. Слушайте их больше! Там эти уже наступают. Они и сюда снова придут».
Звучит действительно страшно. И — ведь прямо оттуда, с места событий, от сестры. Я чувствую неприятный холодок в спине. А Валя, даже не останавливаясь, чтобы перевести дыхание, переходит к конкретным бытовым приложениям тяжёлой стратегической обстановки: «Вы понимаете, Кремень, у нас с Тимой кровать уже старая, совсем разваливается. Мы её думали заменять, новую покупать. Но решили, что пока не будем. А вдруг снова убегать придётся? Я на этот раз до последнего дня ждать не стану». В тоне, которым Валя это произносит, слышится неопределённая, но твёрдая угроза кому-то. Кому? Своим «верхам», постоянно обманывающим её, русским, судьбе?..
Разогнавшись, Валя не может остановиться. Она снова, хотя уже и короче, повторяет историю соседа Юрия с ампутированной ногой, на которого приносили повестку. И переходит к другим пострадавшим в тот роковой день. Погибшую женщину из нашего подъезда, сообщает она, дочь похоронила рядом с домом — вон с той стороны. И делает движение рукой, как бы указывая через стену на место захоронения. А где похоронили ещё двух, тех мужчин, никто не знает.
Кремню удаётся наконец прервать её монолог. Он объясняет, что «нашим родственникам» — скоро уезжать, а надо в новое жильё заехать. Валя — не в обиде, всё понимает. И тут же начинает рассказывать ещё одну историю. Но Кремень твёрдо прощается — и мы уходим.
Вот и всё. Что же, как говорится, в сухом остатке? Почему короткий монолог Вали показался мне — и кажется всё более — важным?
Мы общались в Украине со многими людьми — разными по возрасту (от 4 до 100 лет), этническому происхождению (украинцы, евреи, русские… даже с одним вепсом — а вепсов в мире меньше 5 тысяч человек), роду занятий. Но в одном наш круг общения был сильно смещён: почти все, с кем мы разговаривали, были людьми интеллигентными — если не по образованию, то по внутренней зрелости и мировосприятию. Валю, хорошего по всей видимости человека, интеллигентной никак нельзя назвать (я не знаю, чем она занимается, но интеллигентный человек распознаётся быстро: по языку, манерам, мелким реакциям). Однако в силу живости и разговорчивости она выявила многие свойства, которые, как мне кажется, мы видели в других наших собеседниках — и показала их в концентрированном виде. Эти свойства: недоверие к власти, фатализм, своеобразная консервативная пассивность, доброжелательность и терпение, готовность верить слухам и принимать мифы. Я выношу тут за скобки общие для всех, кого мы видели, патриотизм и ненависть к захватчикам. Посмотрите! Власть для Вали — те самые «они», которые всё время врут «нам». Не важно, Порошенко президент или Зеленский, власть — всё равно «они». И верить им нельзя. Она готова жить в трудных условиях: по крайней мере одну зиму, а то и две, они с мужем прожили в квартире рядом со сгоревшей секцией подъезда, наверняка не отапливавшейся. Но она всё равно привязана к своей квартире, к родному Макарову. И только здесь, в её родном Макарове — правильный язык. В Западной Украине — язык неправильный (я уверен, что там, где сейчас живёт её дочь, многие считают только свой диалект правильным украинским). Валя внутренне готова к новым потрясениям в жизни, к тому, что снова придётся уезжать от наступающего врага, но делать что-либо активное, стремиться к каким-то не вынужденным переменам ей трудно. Лучше пассивно ждать, не меняя даже кровать на новую, спать на старой. Я не насмехаюсь над Валей, я чувствую к ней симпатию. Мне жаль её, жаль ничуть не меньше, чем других людей в Украине, пострадавших и страдающих от войны. Не быть интеллигентной — никак не порок. Прекрасен был бы мир, в котором все относились бы к своим соседям так же искренне и открыто, как Валя — к Пилипчукам. Но она живёт, не умея отличать мифы от правды. Принципиально не может. Её соседка Наташа, умершая в таких страданиях в начале войны, не похоронена возле их дома. Об этом я знаю от Кремня. Я не знаю, что Вале на самом деле говорила сестра, живущая в селе на севере Сумской области, а что придумала она сама. Но это не так существенно: возможно, сестра похоже по восприятию на саму Валю, а миф о больших боях на Сумщине они создали вдвоём. Или Валя послужила только передаточным звеном в распространении мифа. В любом случае, Валиным сознанием, при самых её лучших намерениях, должно быть легко манипулировать. И им будут манипулировать — а вот кто и как, предсказать трудно.
Насколько можно типизировать Валю? Не знаю. Думаю, что таких, как она — немало в Украине, но и не слишком много. Среди «простых людей» есть много таких, которые обладают мощным здравым смыслом, умением обрабатывать свой жизненный опыт тоньше и точней, чем это делает Валя. Но мне показалось, что после двух с лишним лет войны фатализм и недоверие к власти крепко укоренились в сознании большинства людей в Украине — как образованных, так и не очень.
Однако — манипулировать Валей можно уже только в определённых пределах: после 5 марта 2022 года в братское отношение русских она не поверит. И у неё — развитая способность терпеть. Она предпочтёт десять лет спать на разваливающейся кровати, но не уступить Орде.
Слушать Валю было порой страшно, но одновременно — смешно и даже весело. Наверное, так Лев Толстой слушал крестьян — и восхищался ими. Он, конечно, конструировал из их черт свои «народные» персонажи — на основании долгого знакомства и наблюдения, а не десятиминутного разговора — но и идеализировал при этом тоже. И желал им счастья, по крайней мере — благополучия. Того же я желаю Вале (не равняя себя с Толстым). И её маленькое, провинциальное благополучие будет зависеть от того, что происходит в сотрясениях и тектонических сдвигах мирового масштаба. От амбиций Китая, от выборов американского президента, от меры безумия кремлёвского карлика. От глупости и ума тех, кто управляет Украиной, от их способности обуздать свою алчность. Короче — от результата войны. И, вспоминая короткое общение с Валей, я ещё сильнее хочу, чтобы Украина победила.
