Поднявшись, она обнаружила женщину, пытающуюся отпереть нашу дверь. Её ключ не подходил к замку. Женщина не смутилась, увидев Марианну, наоборот, стала на очень плохом английском просить помочь ей с замком. Не знаю как, но они быстро выяснили, что удобней будет разговаривать на родном для обеих русском. Однако сути недоразумения это не устранило.
ПОЕЗДКА В УКРАИНУ
(Продолжение. Начало)
Очерк 13
Может быть, с этого надо было начать, но мне хотелось — с другого. Сейчас пришло время рассказать о первых днях — до того, как мы ступили на украинскую землю. О Варшаве.
Поскольку гражданских авиарейсов в Украину сейчас нет, въезжать туда можно только поездом или автобусом. Для этого нужно прилететь в одну из соседних стран. Мы выбрали Польшу и запланировали провести два дня в Варшаве. Честно говоря, я настоял на этом — а Марианна без энтузиазма согласилась. Задним числом понятно, что без такой остановки можно было и обойтись, но я боялся въезжать в Украину не привыкшим хоть чуть-чуть к новому времени и невыспавшимся. Я слышал о долгих очередях на таможне, а главное, ожидал более трудного быта в Украине — думал, например, что предстоит регулярно проводить время в бомбоубежищах. Поэтому хотел с самого начала «быть в форме».
Предстоящую остановку в Польше я рассматривал как техническую, вынужденную, не имеющую внутренней связи с будущей поездкой в воюющую Украину. По Варшаве мы только погуляем, ничего особенно не стараясь ни понять, ни узнать. Нам надо будет лишь передохнуть, чисто физически, набраться сил. А тратить эти силы — и физические, и душевные — мы будем в Украине. Но реальность оказалась другой. Приобщение к войне случилось сразу — с первого дня в мирной Варшаве.
Путешествие началось с нервотрёпки. Самолёт до Мюнхена опоздал и на свой рейс до Варшавы мы не попали. Поэтому прилетели на несколько часов позже. Не страшно, но пропала часть сделки — бесплатная доставка к снятой квартире. Взяли такси, и с первого слова обнаружили, что таксист — русскоязычный. Приветливый, симпатичный парень из Беларуси. В пути разговорились. Он рассказал, что после вторжения России в Украину жизнь русскоговорящих в Варшаве усложнилась. Поляки стали к ним хуже относиться, теперь подумаешь дважды, прежде чем говорить на русском в публичных местах. Для него лично — это не проблема, он — из Западной Белоруссии, польский знает с детства. Но вот позавчера какой-то поляк сильно ударил женщину — только за то, что она говорила по-русски по мобильнику. Да, прямо в центре города.
Жильё мы сняли знатное — в небоскрёбе, на последнем, двадцать-каком-то, этаже. Чтобы попасть в квартиру, нужно было найти соответствующий наружный цифровой замок-коробку («с красным пятном, номер 17, прикреплён к стойке для велосипедов»), набрать шифр, сообщённый по мессенджеру владельцем, и уже из коробки извлечь обычные ключи от подъезда и квартиры. Вся процедура прошла гладко — и вот мы наслаждаемся видом на вечернюю Варшаву из широких окон своей высотки. Красиво! Огромные площади, большие бульвары, длинные тени от вечернего солнца. Ничего серьёзного мы уже не успеваем: поздно, день заканчивается, да и устали мы, как собаки. Решаем слегка пройтись по окрестностям и поужинать. Практически рядом с домом обнаруживаем симпатичное кафе «Pianka» (что значит вовсе не пьянка, а пенка), где, после спокойной расслабленной прогулки, усаживаемся за столик на улице. Делаем заказ, ждём, разговариваем. Никуда не спешим, планируем долгий, приятный ужин на свежем воздухе. Между тем, солнце садится, начинает становиться прохладней. Марианна просит у меня ключ — на секунду забежать в дом, взять накидку. Проходит десять минут, пятнадцать. Еду принесли, она стоит, остывает. Сестры нет. Я начинаю беспокоиться. Что случилось? Телефон у неё при себе, в случае неприятностей — позвонила бы… Но всерьёз обеспокоиться не успеваю. Сестра появляется — встревоженная. И сразу рассказывает суть.
Поднявшись, она обнаружила женщину, пытающуюся отпереть нашу дверь. Её ключ не подходил к замку. Женщина не смутилась, увидев Марианну, наоборот, стала на очень плохом английском просить помочь ей с замком. Не знаю как, но они быстро выяснили, что удобней будет разговаривать на родном для обеих русском. Однако сути недоразумения это не устранило.
Женщине (назову её Юлей) сдали ту же квартиру, что и нам. То же самое солидное международное агентство сдало. Юля и Марианна показали друг другу сообщения от агентства; не осталось никаких сомнений, что речь в них шла об одной и той же квартире. Неприятное событие, что и говорить — но такие вещи иногда случаются, даже сейчас, когда операции бронирования проводят не люди, а компьютеры, не склонные отвлекаться или делать описки. (По многим деталям, которые уже не интересны, можно с уверенностью утверждать, что «по-настоящему» сдали квартиру нам, а Юле — по ошибке. Но какая разница? — её бронь имела такую же законную силу, как и наша. Теоретически интересно — что было бы, если бы Юля попала под дверь квартиры раньше нас и просто обнаружилось, что ключ не подходит к замку, однако — не будем отвлекаться.) Двойное бронирование — нечастое, но обычное событие, а вот дальнейшее совпадение кажется совсем уж маловероятным. И мы, и Юля выбрали эту квартиру как перевалочный пункт на пути из США в Украину, и мы, и она говорили по-русски и по-украински. Возвращаясь к своей любимой теме неопытного драматурга: вот — первая неправдоподобная сюжетная завязка. При двойном бронировании вторым претендентом на квартиру мог оказаться турецкий бизнесмен или финская семья (муж, жена, мальчик-подросток), но — нет же!
Для Юли ситуация осложнялась тем, что она не знала ни английского, ни польского — языков, на которых можно было из Варшавы установить контакт с агентством по бронированию. Она чувствовала себе совершенно беспомощной. Марианна сказала, что она выглядела потерянной, чуть ли не со слезами на глазах.
Моя сестра оказалась в неприятном положении (задним числом я рад, что не проявил джентельменства и не предложил, что сам поднимусь в квартиру за её накидкой). Она сделала, вероятно, самое разумное, что могла: позвонила в агентство и описала ситуацию с двойным бронированием — то, чего та сделать не могла из-за незнания английского. Она дала агентству номер Юлиного телефона и «надавила» на них: агентство виновато, оно должно немедленно разрешить ситуацию, для чего Юле должен позвонить кто-то, знающий русский или украинский. После чего вошла в квартиру, взяла накидку и спустилась ко мне, пообещав, что мы вернёмся, как только сможем.
Мы быстро едим (какой уж тут долгий, приятный ужин!), обсуждая, как помочь Юле. Ей завтра с утра — на автобус, она едет через всю Польшу и всю Украину. Юля — харьковчанка, возвращается домой. А в Америку она ездила в гости к дочери. Приходим к не самому приятному, но естественному решению: предложить ей переночевать у нас.
Расплачиваемся, поднимаемся на свой верхний этаж. Давление уже подействовало: Юле позвонили из агентства, извинились, пообещали, что её повезут в другое место, в другую квартиру. Через десять минут за ней должна приехать машина. Она всё ещё растеряна, но уже настроена твёрдо, по-боевому. Она повторяет свои жалобы: был очень трудный полёт, а впереди — трудная поездка на автобусе. Дочь сняла ей дорогую квартиру в Варшаве, чтобы она могла хорошо выспаться — а вот что получается… Её гнев направлен против солидного агентства: «Они просили им отзывы писать?! Я им напишу отзыв! Я позвоню дочери, пусть она требует, чтобы они вернули деньги». Юля не выглядит злобным, мстительным человеком. Скорее всего, недоразумение с бронированием стало последней каплей в уже накопившемся в ней море раздражения и отчаяния. Военная ситуация быстро меняется, и не материализовавшиеся страхи быстро забываются, поэтому я должен напомнить дату происходящего: 15 мая. Положение под Харьковом выглядело угрожающим. Русское наступление на севере области началось примерно на неделю раньше — и развивалось успешно для врага. Примерно в это время стало ясно, что ВСУ не удаётся удержать Волчанск — важный город и транспортный узел. Обстрелы самого Харькова усилились. О причинах неготовности украинской армии к вражескому наступлению, сосредоточение сил для которого русские не очень и скрывали, эксперты давали противоречивые объяснения. Я думаю, что именно тревожность ситуации дома угнетала Юлю. Обосновать это трудно, но, во всяком случае, когда мы задали ей осторожный вопрос о положении в Харькове, её прямо передёрнуло. Что она ответила, я не помню, а вот как её передёрнуло — помню прекрасно.
Мы предложили Юле переночевать с нами в квартире, она ответила: «Нет, я уж поеду с ними… Сейчас машина придёт». Понятно, что ей приятней будет провести немногие оставшиеся до автобуса часы в своём, отдельном месте, без посторонних. Как и нам. Думаю, что мы её приглашали без особого энтузиазма в голосе, но мы настойчиво повторили несколько раз: если что-то не получится в другом месте, пусть она нам сразу позвонит — и мы её с радостью приютим. И если бы действительно не получилось, то приняли бы и вправду с радостью. Но, видимо, всё закончилось благополучно: Юля нам не позвонила. Надеюсь, она нормально доехала до родного Харькова и сейчас жива-здорова.
А я лёг спать в скверном настроении. Я знал, что мы ни в чём перед Юлей не виноваты, но, невольно оказавшись помехой на её пути домой, чувствовал себя нехорошо.
На следующий день мы отправились в Музей истории евреев Польши. Он показался мне весьма достойным — содержательным и хорошо организованным. Двух с половиной часов, которое мы там провели, оказалось совершенно недостаточно; я успел посмотреть меньше половины экспозиции, через залы самого трагического периода — уничтожения большинства польских евреев нацистами — только пробежал: нам уже надо было уходить. Если доведётся побывать в Варшаве, первым делом отправлюсь снова в этот музей, досмотрю. Но здесь я о другом — о том, что связано с Украиной.
Один из залов музея посвящён 1640 — 1650-м годам, Хмельниччине. Я знал три взгляда на эти события: русский, еврейский и украинский. Русский, абсолютно положительный и, скорее всего, абсолютно лживый — о стремлении Украины присоединиться к России. Еврейский — трагический и достоверный, но узкий: кошмарные погромы рассматриваются как неожиданно вспыхнувший антисемитизм, вне исторического контекста. Украинский — самый сложный, в нём любовь к Богдану-освободителю сочетается с отвращением к Богдану-предателю, отдавшему Украину под власть Москвы. В еврейском музее Варшавы я впервые понял польский взгляд на Хмельниччину, точнее, на тот её аспект, который связан с евреями. Зал рассказывает, как поляки спасали евреев от украинских казаков. Надо сказать, впечатляюще рассказывает. Я не делал никаких записей и забыл имена и детали, но помню, в частности, что только один польский вельможа вывез из Украины в Польшу 200 еврейских семей. С учётом размеров средней семьи в то время, это минимум 1000 человек. Мне кажется, что музею можно верить — на меня он произвёл впечатление объективного; в нём чётко и подробно описаны периоды антисемитизма в самой Польше, например, в начале 18 века, когда Польша перестала быть «еврейским раем».
Спешно же уходить из музея нам пришлось потому, что мы записались на пешую экскурсию по Варшаве. Англоязычная экскурсия оказалась интересной, симпатичная экскурсоводша говорила на хорошем английском. И слушая её, я лучше понимал то, о чём она почти не рассказывала — трагедию всех разделов Польши. История обычно говорит о Трёх разделах — между Россией, Австрией и Пруссией в конце 18 века, но сами поляки называют раздел их страны Гитлером и Сталиным — Четвёртым разделом. А некоторые идут дальше и говорят о Пятом разделе, считая таковым установление польских границ победителями во Второй мировой войне. Историческая память народов устроена по-разному, но мне кажется, что унижения всеми народами воспринимаются глубоко и запоминаются надолго. Стояла великолепная погода, на небе не было ни облачка, но летняя жара ещё не набрала обороты и солнце не казалось в тягость. Симпатичная полячка рассказывала о сердце Шопена, доставленном в Варшаву из Франции в сосуде с коньяком и замурованном в колонне в церкви. Всюду цвели цветы. Ничто не располагало к особенной грусти, а я напряжённо думал об опасности, нависшей над Украиной, и видел связь между пороками нынешней украинской государственности и государственности Польши перед её разделами 18 века. Разделы стали возможными не только из-за силы трёх мощных централизованных монархий, окруживших Польшу, но и из-за анахронизма полуфеодальной структуры самой Польши — демократичной в глубоком смысле слова, и в то же время — слабой. Демократии, соседствующие с авторитарными хищниками, не могут позволить себе быть слабыми. В польском Сейме каждый депутат имел право вето, все решения должны были приниматься единогласно. Поэтому, естественно, почти никакие решения не принимались. Польские короли — не династические, а выборные, долго не выбирались, страна плохо управлялась. Но гордые в своём несогласии друг с другом, ясновельможные паны из Сейма трижды проявили малодушие, когда на них оказали настоящее давление: разделы Польши, включая третий, прекращавший её независимое существование, Сейм единогласно утвердил. Я пока не понимаю, почему.
Иначе увидел я и польскую политику Александра Первого после наполеоновских войн. Представление об этой политике сложилось у меня под воздействием мифа о декабристах, осуждавших царя за чрезмерно либеральное отношение к полякам на фоне пренебрежительного — к собственному, русскому, населению. Конечно, злополучная фраза: «Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду свою от Бога,» — звучит ужасно, особенно в отрыве от контекста, но Польша здесь — ни при чём. А в отношении Польши действия Александра ломали одно из главных установлений Третьего раздела, запрещавшего когда-либо и где-либо употреблять слова «Королевство польское», — дескать, не было никогда никакой Польши и не будет. Царство Польское, пусть как часть Российской Империи, всё же представляло собой — в какой-то мере — возрождение понятия польской государственности. И в этом смысле часть Польши, попавшая под власть другого славянского народа, оказалась счастливей двух других частей, оказавшихся под властью немецкоязычных династий.
Последний, неполный, день в Варшаве мы провели в обществе Арины, с которой до того были лишь шапочно знакомы. Арина — из Беларуси, журналистка и талантливая художница-фотограф. Её жизненная история нестандартна и причудлива, жаль, что я не могу уделить ей места. Арина вынуждена была уехать из родных мест из-за разгула лукашенковского террора после проигранных «батькой» в 2020 году выборов. Для любого журналиста, честно освещавшего выборы, оставаться в стране стало опасно. Арина с детства знает русский, белорусский, украинский и польский. Она показала нам «нетуристскую Варшаву» и много рассказала интересного о белорусской общине Варшавы, выросшей в разы за счёт таких эмигрантов (точнее было бы, наверное, беженцев), как она. Некоторые факты поразительны, например, такой: в прошлом году белорусы совершили половину всех сделок в городе по покупке жилья. Половину! Арина с недоверием и недоумением отнеслась к пересказанной нами со слов таксиста истории с женщиной, которую ударили в центре Варшавы за разговор по мобильнику на русском языке. Всё бывает, сказала она, но это — какой-то исключительный случай. Все разговаривают по-русски на улицах, никто даже не задумывается. Странно… Поляки с большим пониманием отнеслись к побежавшим от Лукашенко белорусам, да и сейчас хорошо относятся. А уж к украинцам! — вы себе не представляете, как встречали беженцев из Украины в начале войны. Селили у себя, кормили, деньги давали. Правительство им все льготы предоставило. С тех пор — Арина помрачнела — отношение к украинцам сильно ухудшилось. Почему? Много причин. Вы, конечно, знаете о конфликте между польскими фермерами из-за экспорта сельхозпродуктов из Украины? Мы киваем. Но дело не только в этом. Некоторые украинцы повели себя не очень умно, стали злоупотреблять данными им привилегиями. Какими? Ну, например, вначале украинским беженцам дали право всюду проходить вне очереди. Как, всюду, неужели? Да, всюду — и в магазинах, и в поликлиниках, везде. Ну и некоторые, — она разводит руками, — стали везде проходить с таким видом, будто окружающие их поляки — люди второго сорта. Ну с чего бы молодому парню проходить в магазине к кассе, чуть ли не отталкивая пожилую местную женщину? Он что, подождать не может? Это правило уже отменили, но недовольство у многих местных осталось. И вообще — люди устали. Никто не думал тогда, что это продлится так долго.
Перед самым отъездом: Арина показывает нам серии своих фотографий. Именно серии. Работы тематически сгруппированы, воспринимаются как фоторассказ о том или ином событии. Это — не любительские снимочки, а прекрасно напечатанные художественные фотографии большого формата. Одна серия производит на меня особо сильное впечатление. В добрые старые времена Арина организовала лодочный поход по Западному Бугу — так сказать, мероприятие дружбы между тремя соседями: Украиной, Польшей и Беларусью. На фотографиях из этого похода — много ветеранов Второй мировой. Сильные, удачные, по-моему, фотопортреты. Вот — украинец, вот — белорус, вот — поляк. Они разные, но есть в этих разных старых мужчинах какая-то общность.
В трамвае, на пути к вокзалу, пытаюсь понять: почему меня это так поразило? У нас забронировано двухместное купе, впереди — долгий путь до Киева. Будет время подумать.
