Память на лица у меня плохая, скоро мне начинает казаться, что все родственники — что Жемчужинки, что Кремня — похожи друг на друга. Я, конечно, этого не выдаю, смотрю и сержусь сам на себя. Но ещё мне мешает смотреть обилие свежих впечатлений.
ПОЕЗДКА В УКРАИНУ
(Продолжение. Начало)
Очерк 8
Нынешнее жильё Пилипчуков мы с сестрой не сговариваясь назвали «вагончиком».
Одноэтажное, приземистое, аккуратно выглядящее сооружение мало похоже на привычный для глаза дом. У него нет ни крыши, ни фундамента — то есть, крыша, конечно, есть, но она совершенно плоская и её поэтому не видно. А фундамента действительно нет. Здание подарено Польшей, это — стандартная мобильная казарма польской армии. Мобильная не в том смысле, что — прямо на колёсах, нет; просто собирается из секций стандартного размера, каждую из которых можно поставить на грузовик или на железнодорожную платформу. Секции — металлические. Здание, как мне кажется, хорошо продумано и эргономично, в частности, изнутри оно чувствуется как куда больший дом, чем можно представить себе снаружи.
Кремень открывает дверь, и мы заходим внутрь. Кто-то из нас замешкался, рассматривая двери, и Жемчужинка мягко предлагает заходить быстро. «Здесь всегда работает кондиционер, входить и выходить надо поскорей, чтоб не впускать жару». Длинное, просторное помещение — широкий коридор с комнатами по обе стороны. На коммунальную квартиру не похоже, скорее — на студенческое общежитие. На казарму, какой я её помню по краткому опыту советской армии, совсем не смахивает. Хотя чистота внутри — вполне казарменная. Воздух действительно прохладный и приятный.
В вагончике — по десять комнат («купе») с каждой стороны. Посредине, деля ряды купе пополам — две общие комнаты, справа — кухня-столовая, слева — помещение более сложного назначения. В советское время ему было бы легко дать определение — скажем, «Ленинская комната», но сейчас называть его так было бы оскорбительно для жильцов вагончика. Кают-компания, клуб, детская комната. Мы осторожно заглянули и в кухню-столовую, и в кают-компанию. Пялиться на чужой быт мы себе, естественно, не могли позволить, но и совсем подавлять любопытство тоже не хотели. Мы же не хитростью сюда проникли, нас пригласили живущие тут. В кают-компании — почти пусто, два мальчика увлечённо собирают трёхмерный пазл. На кухне — более людно, несколько женщин готовят у плит, одна большая семья обедает за большим столом. Меня поразило отсутствие шума. Как будто здесь действительно жили дисциплинированные солдаты. Эта тишина отличала вагончик от виденных мной в советское время коммунальных квартир. В концах вагончика — туалеты, душевые, прачечная. Туда мы не заходили.
Кремень и Жемчужинка приглашают нас в свою комнату. Внутри — сходство с купе просто разительное. Мы ведь всего на несколько дней раньше путешествовали из Варшавы в Киев как раз в купейном вагоне, комфортабельном, с двухместными купе. И комната, где живут Пилипчуки, больше похожа на двухместное железнодорожное купе, чем на четырёхместное, хотя спальных мест в ней — четыре. Она так выглядит потому, что это — узкое, сильно вытянутое в длину пространство, и все четыре полки расположены по одну сторону, как две пары нар. Проход вдоль них — не широкий, никаких шкафов нет. В конце купе — окошко, небольшое и тоже какое-то «поездное». Представляю, как должны были жить в такой казарме солдаты Войска польского: по стене напротив полок стояли, видимо, две пары тумбочек для личных вещей, шинели висели где-нибудь на крючках по стенам у полок. По утрам солдаты вскакивали и выбегали на улицу для зарядки или выстраивались в широком коридоре. Хорошо устроенная казарма. Но для семейной жизни двух пожилых людей — не особенно удобно. «Мы спим на нижних полках, — объясняет Жемчужинка, — а на верхних вещи держим. Места хватает. Повезло нам. А вот как устраиваются люди с детьми в таких комнатах, я себе не очень представляю. На семью дают одну комнату. И если у них на каждой полке кто-то спит, не знаю, где они вещи складывают. У них же и вещей должно быть побольше, чем у нас». Она говорит это и улыбается своей милой, застенчивой улыбкой, больше подходившей бы девушке-невесте, а не женщине, у которой правнук — в четвёртом классе. Улыбка Жемчужинки передаёт одновременно радость от их удачи (есть где и спать, и вещи сложить) и некоторую неловкость перед теми в их вагончике, кому хуже приходится. Пилипчуки искренне благодарны Польше за это жильё, они в целом довольны. Как временное — оно им подходит. Они отнюдь не безразличны к быту, они терпеливы. Рассказывая о месяцах, проведённых во Львове, Жемчужинка сказала моей сестре: «Нам там хорошо было. Удобно, комната просторная. Но я радовалась, когда мы сюда переехали». Почему? «Там было всё хорошо, но не своё. А здесь я сама себе хозяйка».
Кремень между тем занимается оргвопросами. Он человек чёткий, у него в голове — программа нашего визита. Мы же пришли в их вагончик не просто так, а чтобы посмотреть фотографии их семей — и его, и Жемчужинки. Чудом сохранившиеся фотографии. Не сами фотографии, они сгорели в пожаре старого дома, а их образы на экране компьютера. Кремень отсканировал почти все фотографии, успел до войны, и горд этим. А раз мы наметили смотреть фотографии, то надо к этому переходить, а не терять зря время. Организовать такой просмотр — непросто: в узком проходе между полками и стеной стоит маленький столик, на стуле перед ним (точнее, сбоку от него) должен сидеть сам хозяин, иначе он не сможет орудовать мышкой лэптопа. Смотреть на экран, пристроившись на полке — неудобно, угол будет слишком велик и толком ничего не разглядишь. А допустить, чтобы мы, гости, стояли, Кремень не желает. Но каким-то образом мы его уговариваем.
Показ фотографий хозяин предваряет описанием судьбы самого компьютера. Оказывается, тот пережил пожар в старой квартире. Как, вот там, где мы только что были, уцелел лэптоп? Да, подтверждает Кремень, именно там. В коридорчике. Я его положил на пол и укрыл книгами, набросал сверху кучу книг. Книги обгорели, а компьютер не пострадал. Я и не надеялся. Когда узнал о пожаре, решил: всё, мы без фотографий. Вся память пропала. Но оказалось: нет. Вот такое чудо.
Идёт просмотр снимков. Жемчужинка сидит на полке сбоку, Кремень меняет снимки и даёт пояснения: кто на какой фотографии, когда, где снято. Память на лица у меня плохая, скоро мне начинает казаться, что все родственники — что Жемчужинки, что Кремня — похожи друг на друга. Я, конечно, этого не выдаю, смотрю и сержусь сам на себя. Но ещё мне мешает смотреть обилие свежих впечатлений. И, кроме того, я пытаюсь понять, почему книги, которые должны так хорошо гореть, послужили защитой компьютера. Наверное, кислорода было мало. Зима ведь, стёкла, возможно, уцелели. С дугой стороны, при пожаре стёкла должны были от жара вылететь. Моих естественнонаучных знаний явно не хватает. Думаю и о том, зачем Кремень забросал лэптоп книгами. Явно ведь не в качестве противопожарной меры. Наверное, прятал, опасаясь воров. Мало ли что — ведь на неопределённое время уезжали, точнее, сбегали. Заодно думаю: почему не взял лэптоп с собой? Наверное, места в машине не было? А может, просто рассудил, что бытовые вещи нужнее? Чувствую себя лицемером: мне показывают дорогие сердцу фотографии, а я… Поэтому вздыхаю с облегчением (украдкой), когда показ закончен. Нет, мне эти снимки — интересны, если доведётся ещё увидеться с Пилипчуками, попрошу Кремня ещё раз их показать. От души попрошу. Авось, в следующий раз уже не в вагончике встретимся.
Дивное спасение компьютера — не единственное чудо, случившееся в сгоревшей квартире. В какой-то момент Жемчужинка рассказывает о втором чуде — и оно действительно поражает. Такое чудо, наверное, даже кардиналы в Ватикане засчитали бы (там это не абстрактный вопрос богословия, а часть конкретной бюрократической процедуры: звание святого могут присвоить только при наличии двух чудес). Итак — в квартире Пилипчуков жило декоративное растение. Довольно обычное — монстера. Жемчужинка, которой свойственно наделять предметы максимальным сознанием, сказала Марианне, что у них с монстерой была взаимная привязанность, что растение её узнавало, и когда она проходила мимо — в кухню или из кухни, поворачивала листья ей вслед. В отличие от лэптопа, монстера в пожаре сгорела. Подчистую — почва высохла и почернела. Так и стоял горшок с чёрной землёй в пустой чёрной квартире, печальным напоминанием. И вдруг — через восемь месяцев после пожара — из чёрной земли показался росток. Мёртвый куст выбросил из сухой, никем не поливавшейся более полугода земли, побег. Тут мой атеистический ум действительно бессилен придумать правдоподобное объяснение. Марианна, как мне кажется, ещё больше изумилась. Задала несколько вопросов. (Может, вы что-то мыли, и от этого в горшок попала вода? Нет. Может быть, в потолке была дыра после взрывов или пожара? Нет. И на другие вопросы — такие же «нет».)
Сейчас этот волшебный росток — уже целое растение, живёт у друзей Пилипчуков в ожидании, когда хозяева смогут забрать его. «Здесь нам просто некуда его поставить,» — с той же милой, чуть извиняющейся интонацией сообщает Жемчужинка. И вздыхает. А в то, что они вернутся в свою сгоревшую квартиру, что она будет отремонтирована, Кремень и Жемчужинка верят. Нетерпение, вероятно, есть, но они его скрывают. «Это — непростое дело, — разъясняет Кремень. — Средства на ремонт идут из разных источников: часть от города, часть от области. И повреждено много домов. Никто не знает, когда за какой возьмутся. Но восстановление идёт, у нас в Макарове уже немало починили». И, как бы в подтверждение своих слов, он перечисляет, где уже идут или даже уже закончились ремонтные работы. Перечисляя, смотрит не на нас, а на Жемчужинку. Она кивает, соглашается с мужем. Скоро и до их дома дойдёт очередь. Как говорится, дай-то Бог!
Пилипчуки хотят показать нам территорию больницы, которая согласилась принять их беженский вагончик, ещё кое-что. Жемчужинка вопросительно смотрит на Кремня, он одобрительно кивает, и она берёт с собой сумочку. Мы выходим на свежий воздух. Кондиционер в вагончике работает очень хорошо, но ранний украинский вечер, не жаркий и не холодный, всё же приятней. Для начала — идём смотреть это «ещё кое-что». Выходим за больничные ворота, переходим на другую сторону улицы.
«Вот, — показывает Кремень, — видите синие «жигули» припаркованы на той стороне? Это как раз место, где русские убили двух пенсионеров. Я вам рассказывал. Там, дальше, за окружной дорогой, танк шёл к нам, а «москвич» с пенсионерами навстречу, к окружной. Муж и жена, пенсионеры. Я уж не знаю, что тем танкистам почудилось, или они просто, для собственного удовольствия. Один выстрел — и двух людей нет. Среди бела дня, вскоре после полудня. Мы это своими глазами видели». Кремень обычно говорит без аффектации, но слова «своими глазами» он произносит с нажимом. Или я так воспринимаю. И снова, как раньше перед подъездом их дома, возникает ощущение полной, даже не совсем естественной подлинности. Мирные синие «жигули» перестают быть просто ориентиром на местности, кажутся тем самым уничтоженным автомобилем. Небольшой фургон с другой стороны окружной (нет, это не огромная дорога, просто относительно широкая улица), медленно едущий в нашу сторону, превращается в танк. Но небо с лёгкими облачками слишком спокойное и мягкое, чтобы позволить воображению следующий шаг: себя на месте одного из этих пенсионеров я не вижу.
Мы возвращаемся в больницу. Прогулка наша — короткая, медлительная. Те же контрасты. Новое здание на месте уничтоженного бомбой корпуса для участковых врачей. Небольшое, аккуратное белое здание. Не выглядит как только что сданное строителями: возле него уже поднимаются маленькие ёлочки. Видимо, отстроено в прошлом году, соображаю я. Идём дальше. Я заглядываюсь на клумбу с гладиолусами. Даже не совсем клумбу — большой круг гладиолусов среди травы. Давно я не видел такой красоты! Гладиолусы — шести цветов, но все одинаково высокие и свежие. Однако Кремень не даёт мне совсем расслабиться: «Лёня, погляди на эту водосточную трубу». Смотрю. Труба — белая, удивительно похожа на ствол берёзы. Такое сходство — благодаря чёрным линиям и точкам на ней. С более близкого расстояния видишь, что это не — на ней, а — в ней: прорехи и дырочки. Тоже от бомбы или от снаряда, объясняет Кремень. Осколки. Почему-то трубу не заменили. Рядом с водосточной трубой — металлическая урна. Обычный мусорник. Тоже пробитый в десятках мест. Словно его кто-то расписал грузинскими буквами или арабской вязью.
Нам пора уезжать. Не хочется расставаться с Пилипчуками, по-моему, им с нами — тоже. Но и мы, и они — все понимаем, что на сегодня темы исчерпаны. Хорошо бы увидеться ещё до нашего отъезда из Киева, но — нереально. Делаем совместные фотографии — всевозможными тройками и парами. Возвращаемся к вагончику. И тут Жемчужинка открывает сумочку и достаёт подарок для нас. Флаг Украины. Не маленький, но тонкий, легко складывается, много места не займёт. На память о Макарове, говорит она.
Мы прощаемся. При встрече пожимали друг другу руки, сейчас — обнимаемся. Желаем им поскорее вернуться в свой дом. И здоровья. И — Победы.
Маленький постскриптум. После того, как Макаров вместе с другими районами Киевской области освободили от вторгшихся орд в апреле 2022 года, там было достаточно тихо и спокойно. Но сейчас, после нашего отъезда из Украины, Макаровский район уже дважды стал объектом ракетных атак. Пилипчуки снова просыпались ночью от близких взрывов. Повседневная жизнь тоже стала много трудней: из-за частых и долгих отключений электричества и не обычной для Центральной Украины жары — до 38 по Цельсию. Польский казарменный вагончик должен быстро раскаляться без работающего кондиционера, очень быстро…
Уважаемый Леопольд! Замечательные публикации, полные боли и сочувствия к жителям Украины. Жду каждого очерка. Одновременно с вашими очерками напечатана злая, без малейшего сочувствия к жертвам этой агрессивной, кровавой войны статья Сони Тучинской. Вы пишете о страшных событиях, а её волнует переименование улиц. Спасибо за ваше доброе сердце.
Большое спасибо, Галина! Я рад, что Вам нравятся мои очерки. Я не видел статьи Сони Тучинской, постараюсь прочесть. Вопрос с переименованием улиц — сложный, болезненный. Но мне кажется очевидным, что он — не из самых важных. Ещё раз — спасибо.
Я прочитал статью Сони Тучинской, согласен с Вами. Меня особенно поразило, что она приводит переводы одного и того же античного текста на русский и украинский язык — и её почему-то кажется, что русский перевод лучше. Я знаю оба языка, считаю, что переводы равнозначны.