Журнал-газета истории, традиции, культуры
О бессмертие чего мы говорим? Что остается после нас, кроме других людей, которых создал, пересоздал, изменил? Надеюсь, что остается текст. Лет сорок мечтал писать книжки, чтобы на вырученные за них денежки покупать книжки. Не удалось. Не знаю, удастся ли оставить после себя текст.
Модернисты совпали с главным вектором двадцатого века, когда головная идея могла поднять или расстрелять массы. Они не просто вернулись к давней, шаманской модели условности (описания, познания мира), они изменили «под себя» весь современный (теперь получившийся) мир, а не один лишь взгляд на него.
Можно порассуждать о поглощении пошлостью любых смыслов, о том, что сами творцы открытий, приближая их к публике, снижают уровень истины. «Присебячивания», как говаривала моя дочь Маша. Здесь снова та разница между аристократизмом и плутократией, которая заметна на улочках Переделкина.
Пока домогался в Штатах статуса, мыл посуду в кафешках и учил трудившихся в соседних раковинах камбоджийцев понимать классическую музыку, отстал от науки и практики. Никому в Америке его знания советских способов построения крылатых мозгов не понадобились. Помыкался и ушел на пенсию…
Планерское лечило (микшировало боль?): дощатым ларьком на набережной с «крымскими пирожками» (спустя много лет понял: татарскими, слоеными, но тогда о татарах никто не вспоминал), напротив — другой ларек, с сухим «кокуром» по 0,95 руб. за 0,75 л.
Поднял глаза на пацанов, торопящихся впереди него к калитке школы. В этих приарбатских местах и школы — не для всех. Мальчишка в костюме при галстуке, это у них так положено, что ли? Да нет, у тех, кто бежит по бокам, как пристяжные, одежка обычная.
Стоит различать паразитизм, приспособленчество и конформизм. Ступени разные, но не путай себя, сознавай, на какой ступени ты сейчас стоишь, принимая решение. Бессознательность опасна.
Вслед за дематериализацией автора происходит и дематериализация его образа, его послания, отрыв не только от песка забвения, но и от созданного артефакта. Созданное, вложенное в создание (душа?) опять переходит на другой уровень, уже в чистое, практически безымянное влияние.
Роберт был настоящим профессионалом, кроме песен симфонии с балетами писал. И стал руководителем местных композиторов, из-за чего слегка поссорился с некоторыми, завистниками, друзьями юности…
Однако смелая мысль Шамиля на этом не останавливалась. Как современный человек он предполагал, что за именами античных богов скрываются древние герои. Откуда? Понятное дело, с Атлантиды. Тут записи мифических египтян и греков принимались на полную веру, как сообщения современных историков.
Узнал, случайно ткнувшись в печатный текст, что Трифонов в одном из последних романов написал о пауках, создавших миллионнотонную плиту, придавившую все живое в стране. Это он о сталинской системе. А я и забыл этот образ, лет двадцать не перечитывал Трифонова.
Уход от подчинения в первом случае воспринимается, как избавление от предопределенности, как воля после неволи, во втором случае — как рост вверх, как свобода что-то сделать, хочешь — используя поддержку, хочешь — от чего-то отказываясь.
Даже в России, где только что с помощью выхода на рынок нефти преодолели исчезновение белого хлеба и в связи с косыгинской реформой начали робко записываться в очереди на холодильник, была ясна бездуховность “погони за благосостоянием”. Комиссары осуждающе качали пыльными шлемами…
То ли амурная прыть московского покроя подстегнула опасения провинциальных жен, то ли просто постаревшая компания стала разбредаться, то ли сказался переезд в другую часть города — не знаю, может, и все вместе.
Подогревание интереса к боям без правил — это только заигрывание с наиболее дикими слоями населения? Или поиск новой “электоральной опоры” сопровождается снижением этических и эстетических критериев бывшего самбиста-дзюдоиста?
Главное, что видно с дистанции в четверть века: неконтролируемое сознанием скатывание любого конфликта к простейшему звериному решению, привлекательность фашистской простоты и для масс, и для элит. Беда не в равнодушии большинства, а в его способности принять участие в чем угодно. И ни за что не отвечать.
Народа набилось полно. Жажда, очевидно, мучала всех. Я же сидел ближе всех к сейфу, на котором стоял графин с водой и стакан. В момент, когда я созрел для наполнения стакана, открылась дверь и возник в ней цеховый технолог с полным, даже слегка запотевшим графином в руке…
Объём 200 грамм. По верхний поясок — ровно 166,666666 мл, т.е. бутылка на троих. Война, разруха — не так чтобы часто, но вот со становления развитого социализма рабочий на зов «Плесни́!» спокойно и быстро разливал, способствуя спорой выпивке, экономии времени и не снижая производительности труда.
Я мог долго, до тысячи раз подряд, бить шариком в стенку, выворачивая ракетку от левого плеча, чтобы подрезать, и наотмашь лупил с плеча правого, накрывая шарик сверху, закручивая его так, чтобы от кромки стола он ушел вниз. Играл каждый день, и в обед, и после работы…
Потому и не верим мы вашим богам, / и не зря небесный наш Царь, / как на чашу весов, бросил к нашим ногам / и тебя, и богов, и алтарь.
Уход за приемником был единственным хозяйственным делом, которое позволял себе дед, «Балтика» потому сияла, что Ефим Срулевич не позволял бабушке прикасаться к приемнику тряпкой, завел даже специальную перьевую метелку для ликвидации пыли, какое-то воронье или голубиное крыло.