Генрих Иоффе: Мой друг Xаим, часовщик
Тогда бывшие фротовики еще носили разноцветные полоски — свидетельство о ранениях: красная — лёгкое, желтая — тяжёлое. У Хаима были оба цвета.
Журнал-газета истории, традиции, культуры
Тогда бывшие фротовики еще носили разноцветные полоски — свидетельство о ранениях: красная — лёгкое, желтая — тяжёлое. У Хаима были оба цвета.
Ревоенсовет Республики, приказывавший сурово наказать тех, кто погряз в бандитизме, и расформировать особо «отличившиеся» части, встречал сопротивление Буденного и Ворошилова. Как могли, они старались «прикрыть» своих сторонников и «красных кавалеристов», искали и находили пути для устранения своих соперников.
«Так я ж его знал! — закричал я, — Мальчишкой, в городе Глазове! Он меня пряниками угощал, добрый человек был…» — «Сядь вон за тот столик, — сказал продавец. — Сейчас подойду с бутылкой кинзмараули, и мы выпьем за память моего дяди Гиви и за тэбя!»
Малый широко распахнул пиджак, из бокового кармана выхватил финку. Держа ее за кончик лезвия, подбросил к высокому потолку и ловко поймал за рукоятку.
В советские времена в истории существовала только одна трактовка истории СССР — «сталинская, официозная». Но в перестройку разрешили плюрализм, появились еще две — либеральная и патриотическая. Приводим все три.
Он жил в другом городе. Там работал в какой-то больнице медбратом, но главная его деятельность заключалась в ином: упрямо сдавал экзамены. Он сдавал их уже, кажется, десятый год, стремясь получить подтверждение своего совкового медицинского диплома, а с ним — право на работу врачом. Сдаваться не желал.
Доктор Боткин находился под арестом в числе немногих, оставшихся при отрекшемся царе до конца мая. Его выпустили домой для лечения опасно заболевшей жены сына. Когда опасность для нее миновала, он обратился с просьбой убедить А. Керенского разрешить ему вернуться к арестованной царской семье..
А в начале восьмидесятых, когда я уже работал в Институте истории СССР (затем Российской истории), мне выпала большая удача — самому соприкоснуться с созданием кино и общаться с кинематографистами.
«А мы с вами знакомы, — сказал я. — Вы приходили к нам с дочкой. Показывали вырезки и фото времен вашей доэмигрантской жизни»… «Скажи пусть лучше не едут, как тяжело там ни есть. И сама никуда не езжай. Если плохо и там и тут, то все-таки лучше плохо дома»…
Еще когда было предсказано, что раньше или позже люди потянутся к собственному корыту, телеге, машине, избе, дворцу, … миллиардам — кто уж как исхитрится. Так оно и вышло.
Меня качнуло. В.П. Сенькин был высшим начальником отдела кадров всех отделов кадров огромной системы наших закрытых, полузакрытых и открытых научных институтов. И еще на погонах, которые лежали у него дома в особом ларце, были три большие звезды Конторы Глубокого Бурения.
Нет, его там делали неплохо. Ну, у тех дедушка и бабушка сгинули в Гулаге, того не приняли в МГУ, другого в МВТУ, третьего в МАИ, еще куда-то тоже на букву М, четвертого не взяли на работу в «ящик». Этот был «безродным космополитом», у того диссертацию зарезали, а вот у него …
Длинный человек в холщовом извозчичьем плаще зло пробурчал вслед Ольге Николаевне: «Всякую псину еще за собой тащат!» Поддев Чапку ногой: он вышвырнул ее из тамбура. Псина легла на мокрый асфальт и смотрела вслед уходившей электричке до тех пор, пока в темноте не скрылись огоньки ее последнего вагона…
Он сросся с книгой, она стала как бы частью его существа, его тела. Он читал повсюду и всегда. В магазинах, учреждениях, метро, автобусах, столовых. В издательский буфет он приходил, близоруко уткнувшись в книгу. Становился в очередь и не отрываясь от книги, брал с подноса один за другим бутерброды, машинально жуя …
В условиях напряженной борьбы двух общественных систем — капитализма и социализма — внутрь СССР хлынул ничем не сдерживаемый антисоветский пропагандистский поток. Советская власть капитулировала, распался Советский Союз — восприемник многовекового Российского государства, что означало небывалую в его истории катастрофу.
Эту историю иэ своей жизни рассказал мне Александр Янович Грунт, ведущий научный сотрудник Института истории, в котором и я работал. Ему было уже больше 60 лет, а внешне он походил на Хэмингуэя.
Не снимая короткого широкого пальто, застегнутого на все пуговицы, он стремительно вошел в комнату, где находились трое его сотрудников по кафедре математики. Расстегнув пальто, быстро выхватил «калаш» и, почти не целясь, открыл огонь.
И в конце концов Хавер сдался. Мог ли он долго противостоять крепким, здоровым людям, полным веры в «цивилизованную» западную жизнь, которая, наконец, сменит опостылевшую бытовуху в «Совке»? И все же не Хавер уезжал в Германию, его туда увозили. Увозили не боевого офицера, а старого, больного человека.
Моё любимое блюдо в Забугорье — консервы «Анкл Бенкс». Когда открываю банку, вспоминаю Лёню Голубкова, Кашпировского, Чумака, Гайдара,Чубайса. Какие были ребята, что вы! Какие идеи толкали! «Баунти» покупаю, но редко. Пишут в газетах: сладкое вредно. А мы-то думали…
В последние секунды, перед тем, как пуля конвойного палача раздробила ему голову, и он рухнул на пол или на землю, ему привиделось родное село Долговичи, отцовский дом, и он сам, совсем маленький Муля, в ситцевой рубашонке-косоворотке, присев на траву перед заезжим фотографом, пристально вглядывается в будущее.
Не прощаясь, она пошла, тяжело опираясь на палку. Временами останавливалась и внимательно смотрела вокруг: так, как-будто в этом хорошо знакомом мире все ей было незнакомо. А люди шли мимо: не обращая внимания на эту застывшую фигуру в странноватом одеянии.