Виктор Данюшевский: В Западной Германии

Меня очень тепло встретили, усадили, а на сцене очень веселый концерт «художественной самодеятельности». Я спросил: «Почему они поют советские песни?» Мне с удивлением ответили: «Это еврейские песни!» Я был потрясен количеством еврейских песен, мелодически совпадавших с песнями советских композиторов.

Виктор Данюшевский: В Западной Германии Читайте далее

Галина Щербакова: «Я — этот народ»

Когда у меня в 1987 году родилась внучка, зятя, тогда работавшего на ЗИЛе, премировали одним куском детского мыла! Много ли надо нам для счастья? Об этом я написала в коротичевский «Огонек»… Мы ведь так возликовали, когда пришел Горбачев! Еще бы. Вкрутили наконец-то в темной камере электролампочку — зеки счастливы.

Галина Щербакова: «Я — этот народ» Читайте далее

Генрих Иоффе: Михаил Шатров каким я его знал

А потом был ГКЧП, отречение Горбачева, восхождение Ельцина. Перестройка совершила крутой поворот и повела страну в капитализм. Это было трагедией для Шатрова. Театры сняли его спектакли из своих репертуаров. Целыми днями сидел он у себя на даче в Переделкино, читал газеты, качал головой.

Генрих Иоффе: Михаил Шатров каким я его знал Читайте далее

Евгений Белодубровский: Сокровенное

И вот в 1954 году наш город готовился отметить 10-летие снятия блокады. И в честь этого действительно великого события был назначен концерт для школ всего микрорайона. От каждого старшего класса требовалось подготовить по одному номеру. В нашем классе это дело было поручено нашим классным начальством — мне любимому.

Евгений Белодубровский: Сокровенное Читайте далее

Лев Мадорский: Как мы с Йорданом…

Праздник не удался. На втором этаже, за одним столом собралась магдебургская мафия — человек 15-20. В торце сидел главный бандит, болгарский цыган, здоровенный амбал с комплекцией борца сумо, которого все называли генерал. Судя по отборному мату, среди мафиози были и русские…

Лев Мадорский: Как мы с Йорданом… Читайте далее

Лев Мадорский: Гимн Израиля на Рош ха Шана

Гости сидели, тихо переговариваясь, с напряжёнными лицами. Пауза затягивалась. Нас ждали. Без гимна не начинали. Я быстро установил кейборд и нажал кнопку. Полились первые такты вступления к «Атикве». Нежные и, вместе с тем, волнующе-торжественные. Проникающие в сердце каждого еврея. Это был прекрасный момент.

Лев Мадорский: Гимн Израиля на Рош ха Шана Читайте далее

Елена Римон: Семь благословений

Кто ж теперь виноват, что люди без всякого стеснения проявляют самые мерзкие ксенофобские чувства? Мне придется сказать неприятную вещь. Я, конечно, ни с кого не снимаю личной ответственности, но все же полагаю, что государство Израиль полностью провалило духовную и культурную абсорбцию русской алии.

Елена Римон: Семь благословений Читайте далее

Борис Гулько: Конец славной книжной эпохи

У крыльца израильских домов сейчас нередко можно увидеть сложенные в стопку книги. Они напоминают мне траурные ленты, которыми отмечают иногда в Западных странах дома недавно усопших. Здесь умер некто, читавший бумажные книги. Иногда по этим стопкам можно сказать немало о жизни ушедшего.

Борис Гулько: Конец славной книжной эпохи Читайте далее

[Дебют] Леонид Страковский: Два отказника

«Зачем уезжать из страны, где ты работаешь в приличной конторе, имеешь авторитет и получаешь зарплату, значительно выше средней?» Иногда Боря задавал такой вопрос себе. Горький ответ приходил мгновенно: национальность оставалась пятном, унижающим «клеймом», которое оскорбляло его человеческое достоинство.

[Дебют] Леонид Страковский: Два отказника Читайте далее

[Дебют] Габриэль Бергер: «Неужели я тщеславный еврей?»

Отношения, начавшиеся бурно и романтично, вскоре дали трещину. Потому что наши миры переживаний и настроений были фундаментально разными: я, потомок переживших Холокост, она — потомок родителей, которые связали самые прекрасные детские переживания с нацистской эпохой.

[Дебют] Габриэль Бергер: «Неужели я тщеславный еврей?» Читайте далее

Александр Тарадай: Как я чуть не стал шадкуном

Поменять профессию радиоинженера на шадкуна тогда не входило в мои планы, поэтому я быстро попрощался и также быстро смылся. И возможно — зря!? Я не знал, что распадется Советский Союз, наше НИИ начнет чахнуть и также исчезнет, отличные программисты и электронщики разъедутся по всему миру…

Александр Тарадай: Как я чуть не стал шадкуном Читайте далее

Лев Мадорский: Раввины в моей жизни

Почти двухметрового роста блондин, хотя и не вписывался в привычнй для раввина образ, оставил на меня самое приятное впечатление. Яков считал себя не немцем, принявшим гиюр, а евреем. По его мнению, (я так не считаю) евреи, вообще, не нация, а религиозное сообщество.

Лев Мадорский: Раввины в моей жизни Читайте далее

Сергей Колмановский: Ничего личного, никаких обид

Я всей душой сочувствую идее общения в эмиграции, «чтоб не пропасть поодиночке», и если бы со мной поступили цивилизованно, я бы нашёл время совершенно бескорыстно. Но раз уж зашла речь о теме «романсы и финансы», то не могу не выразить удивления неистребимому в самых разных кругах пренебрежению к труду музыканта.

Сергей Колмановский: Ничего личного, никаких обид Читайте далее

Александр Яблонский: Лист в России

Не прошло и двадцати-тридцати лет после гастролей Листа в России, как русский пианизм, отторгший новации Листа и, одновременно, обогащенный ими, приобрётший собственный мощный неповторимый облик, стал доминирующим в мировой музыкальной культуре второй половины 19-го — первой половины 20-го веков.

Александр Яблонский: Лист в России Читайте далее

Борис Камянов: Барды моей юности

… Ушли из жизни многие из любимых мною корифеев бардовской песни, и им на смену пришло новое поколение. Я живу уже почти полвека в Иерусалиме и почти все, что происходит в современной российской литературе, прошло и проходит мимо меня…

Борис Камянов: Барды моей юности Читайте далее

Александр Яблонский: Лист в России

Вера Тиманова скончалась в Ленинграде, в блокадном Ленинграде — в 1942 году в доме на улице Некрасова, угол Маяковского. В этой, видимо, безразмерной коммуналке (трущоба на улице Некрасова — это тебе не замок Иттер близ Мюнхена), закончила свою жизнь блистательная пианистка ХIХ века.

Александр Яблонский: Лист в России Читайте далее

Александр Яблонский: От Гульда до Праги. Окончание

«Чемпион мира» по отмененным концертам. Это — не капризы. Это — требовательность к себе и к условиям существования его музыки. Величественная, суровая, одинокая, несравненная и несравниваемая, трагическая фигура фортепианного исполнительства ХХ века. «Самый непостижимый артист современности».

Александр Яблонский: От Гульда до Праги. Окончание Читайте далее

Александр Яблонский: От Гульда до Праги

Крепкие, среднерослые, как правило со стальными брюшными мышцами и круглыми арбузными животами, красными вмятинами амбушюров — губы постоянно облизывались — привычка духовика, лицами цвета моркови и окраской морозного утра — яркое алое солнце и синеватый свежий снежок прожилками, — не очень трезвые люди…

Александр Яблонский: От Гульда до Праги Читайте далее

Иосиф Гальперин: Первая проза

После слов «Все вы трусы!» он почему-то вспомнил шершавый отцовский погон, оставшийся с войны. А также слова тех, кто считает, что такие, как его отец (евреи, то есть) не были на фронте. Трусили, прятались. И впервые в жизни размахнулся и ударил в жирную морду. Попал хорошо…

Иосиф Гальперин: Первая проза Читайте далее

Мирон Амусья: Физкульт-ура!

В ВУЗе от чувства ущербности, вызванного неспортивностью, не осталось и следа — было много другого, что легко компенсировало этот щелчок по самолюбию. Весной второго года обучения произошёл забавный инцидент. Мы курсом бежали в весеннем кроссе. Впереди и сзади нашу группу сопровождали два велосипедиста…

Мирон Амусья: Физкульт-ура! Читайте далее

[Дебют] Елена Ханина: Воспоминания

Разорванность, отступление от еврейских корней, потеря связи с местом рождения — как это характерно для прошлого и для нашего века. Ощущение не принадлежности ни к стране, где прожил большую часть жизни, ни к месту, где покоятся в братских могилах предки, ни к чужому дому, где жил в коммунальной квартире…

[Дебют] Елена Ханина: Воспоминания Читайте далее