Журнал-газета истории, традиции, культуры
КОГДА я сорок с лишком лет назад в Москве пришел к Яншину, сразу перед глазами возник пожилой безобразник сэр Тоби из «Двенадцатой ночи», и аферист Нюнин в «Свадьбе», и становой пристав в «Шведской спичке». Это — на экране. А старым театралам припоминать пришлось бы слишком много…
КГБ стало известно, что «определённые элементы» собираются выдвинуть «Доктора Живаго» на Нобелевскую премию — «имея в виду использовать его в антисоветских целях». Власти решают осуществить хитроумный план: вместо Пастернака сделать кандидатом на «нобелевку» другого, истинно советского писателя…
Эту книгу ждал каждый ленинградец. И всё-таки трудно было представить, что за эту работу возьмётся не солидная группа учёных-историков, а всего лишь один человек — Абрам Вениаминович Буров. Ленинградец, военный журналист, подполковник в отставке. Написал — потому что считал это для себя главным делом жизни.
«Именно здесь, в гостях у Горького, 26 октября 1932 года, в присутствии пятидесяти мастеров пера, Иосиф Виссарионович Сталин впервые назвал писателей «инженерами человеческих душ». Вождь был еще жив, и вместе с другими экскурсантами я внимал этим словам с большим почтением…
В Никите Сергеевиче с каждым годом ощущаю личность всё более значительную… Их бесит и его «Центр театра и кино». И его бизнес. И его книги. Ну и, конечно же, — его авторская передача «Бесогон TV»… Да, противно, когда Мастера стараются побольнее укусить разные, в общем-то, по самой своей сути, «моськи».
Рано постарел, жутко располнел. С горечью смотрел я на безобразно обрюзгшего юбиляра, а в навязчивой памяти он опять стремительно шагал через филфаковский дворик в студенческий клуб — молодой, стройный, веселый, так украсивший нашу послевоенную юность…
Всё очень грустно. А ведь как было весело когда-то на том его спектакле про Таймыр… «Когда я вернусь. О, когда я вернусь!..» // Листал тетрадь — и страница за страницей открывались известные юношеские стихи поэта, стихи о любви…
Нетопленный, насквозь промёрзший зал согревался волнением, дыханием тех, кто пришёл сюда, кому это искусство было необходимо. Причём случалось, что спектакли продолжались даже при артобстрелах, воздушных налётах, и порой, слыша канонаду, зрители терялись: на сцене это или за стенами театра?
Отец Ильи, геолог-поэт, как «враг народа», был расстрелян в 1938-м. А его мама, всю жизнь проработавшая в Пушкинском Доме, завещала развеять свой прах над Левашовской пустошью, где в сталинско-бериевские времена казнили десятки тысяч ни в чем не повинных. Точно так же пожелали Илья с Эллой…
Мысленно сравнивая Монтана с теми, кто «одаривает» нас песнями последние годы, — с разными там газмановыми, пресняковыми, агутиными, киркоровыми, михайловыми, отчетливо осознаю, что никто из них к ЕГО ИСКУССТВУ не имеет ну никакого отношения.
… где человек на улице — при всех непростых своих проблемах — чаще всего улыбается — причём, не болтая при этом с кем-то по смартфону, а просто так… Такое уж удивительное это место — ведь, вы же помните: «На свете лишь одна Армения…»
А ЧТО у юной премьерши было в прошлом? Расстрелянный в тридцать седьмом отец, погибшие в блокаду родственники. И учитель математики, который умер прямо на уроке… Сама выжила чудом — может, помогли «Сильва», «Марица» и другие светлые мгновения в стылых стенах Александринки, где давала спектакли Музкомедия…
Мне посчастливилось еще в самом начале 60-х неоднократно видеть Евстигнеева на сцене «Современника», где порой артист делал, казалось бы, невероятное. Например, в хрестоматийной роли Сатина вдруг находил такие неожиданные краски, что известный со школы монолог звучал как открытие, как откровение.
Потом поднялись мы на Спасскую башню — туда, где циферблат часов (там, в циферблате, оказывается, есть окошечко; я приоткрыл «щиток», высунул голову наружу: совсем рядом — огромные стрелки), и выше — где звонница. Глянул окрест: совсем рядом — луковицы Василия Блаженного; Сенатская, Набатная и Никольская башня…
Да, неизменно моложавый, подтянутый, элегантный, он до последнего оставался на эстраде — как в боевом строю. Звучит несколько выспренно, но это правда.
В середине шестидесятых, после того, как я заглянул под его арбатский кров, рассказать о поэте в ленинградской «Смене» мне не позволили: Глазков для «товарищей из Смольного» был, естественно, «подозрительным» — как Евтушенко, Окуджава, а позже — Высоцкий…
Третий год семейство Шукшиных — за немалый гонорар — не сходит с телеэкранов: в бесконечных ток-шоу жарко обсуждается то один их скандал, то другой… Ах, если бы незабвенный Василий Макарович мог оттуда врезать кулачищем по этим поганым рожам. И своим «домашним» сполна выдать то, чего «родненькие» давно заслужили…
Их общая яма в Левашовской пустоши, вероятнее всего, — недалеко от входа, у забора… Аресты, осуждение, исключение из партии, изгнание с работы, высылка из города, травля ленинградцев продолжались до весны 1953-го. Общее число пострадавших, чьи судьбы были сломаны, точному учету не поддается — их десятки тысяч…
И все-таки: неужели вечный подданный державы по имени «Поэзия» Михаил Аркадьевич Светлов сегодняшним мальчишкам и девчонкам не интересен ну аб-со-лют-но?!
Рукопись первого тома «Чонкина» гуляла по рукам и в конце концов оказалась во Франкфурте-на-Майне, на страницах эмигрантских «Граней». Тут же Сергей Михалков на писательском собрании объявил его «собственным корреспондентом белогвардейского антисоветского журнала». Секретариат ССП вызвал Войновича на «комиссию»…
Если на сцене или экране — Лавров, мелкого разговора быть не может. Сама личность актера не располагала к чему-либо второстепенному, проходному.